Я — Степан Разин - [3]

Зелёная листва тополя плавно раскачивалась ветром.

Он оглянулся на меня:

— С тех пор, так сказать, вещие сны не оставляли вас?

— Нет. Вы ведь просматривали мой дневник? Он лежит на столе.

На углу стола лежала толстая красная тетрадь.

— Не успел, но сегодня вечером я постараюсь просмотреть ваш дневник, в его голосе уже заранее послышалась ещё только предполагаемая им усталость от предстоящего чтения.

Я привстал:

— Отпустите меня — вы ведь знаете, что я не болен.

— Я ничего не знаю, — быстро ответил он. — Вы не волнуйтесь, здесь очень хорошие условия.

— Мне плевать на ваши условия!

Наши взгляды скрестились.

— Всё не так просто, — медленно выговорил он. — У вас очень сильные друзья, — он сделал акцент на друзьях, которые хотят вашего выздоровления, но… Вы сами виноваты… Вы меня понимаете?

— Пошёл ты! — я откинулся на спинку стула. — Все вы — продажные твари!

Он сделал вид, что ничего не услышал.

— В последнее время к нам в основном поступали Горбачёвы, Пугачёвы, одна Мата-Хари, были Ельцин и Шумахер. Вы утверждаете, что вы — Разин? — он насмешливо посмотрел на меня. — В таком случае налицо раздвоение личности.

— Да — я Разин.

Он первым не выдержал мой взгляд и вновь уставился в окно.

— Разин Степан Тимофеевич, — он ослабил узел галстука и покрутил головой. — Чёрт знает что… — его пальцы забарабанили по крышке стола. — Вы были журналистом, — он не спрашивал, а утверждал. — За что вас уволили?

— Вы делаете вид, что ничего не знаете или вас так проинструктировали? — я нагло потянулся к пачке и выбрал себе сигарету.

Он подал мне зажигалку, дал прикурить и закурил сам. Глубоко затянувшись и медленно выдохнув дым, он сказал:

— Лечения вам не избежать.

— Интересно, какого? Я слышал много интересных историй о методах «лечения». Может, поговорим откровенно?

Он открыл картонную папку — историю моей болезни:

— Считайте, что вам повезло — больница у нас особая и всегда была…

Я громко рассмеялся. Он с недоумением на меня оглянулся:

— Здесь самое современное оборудование на уровне мировых стандартов и любые лекарства.

В его руках появилась авторучка, и он что-то стал писать на новом, розовом (интересный цвет для таких учреждений) листе.

— Отдохните, успокойтесь. Вашей жизни и психике здесь ничего не будет угрожать. Сергей надолго уехал? — как бы невзначай спросил он.

— На год или полгода — точно не знаю.

— Ничего, — подмигнул он мне, — Степан Разин — это не Ленин, вылечим!

— Вам нечего лечить.

— Ну-ну, — на его лице появилась понимающая улыбка.

Авторучка щёлкнула и исчезла в нагрудном кармашке накрахмаленного белого халата.

— Я не болен! — выкрикнул я.

— А к нам больные не поступают — к нам поступают люди, у которых другие проблемы.

Мой дневник исчез в папке истории болезни.

— Обязательно прочту, — пообещал он.

Я стал смеяться, смех становился всё громче и громче — нервы у меня действительно не свиты из жил или стали.

Тревожно посмотрев на меня, он резко отодвинул своё кресло от стола в тот момент, когда я поднялся и склонился над ним.

— Таких, как ты, я в воду сажал — задираешь рубаху на голову, сыплешь каменья, затягиваешь в тугой узел и в воду, в тёмный омут.

Я не заметил, как в кабинет влетели двое белых «медбратьев», чем-то напомнивших мне учеников палача. Они мгновенно скрутили мне руки и потащили прочь из кабинета.

— Русь спасать! Бояр и воевод — всех с раската! — кричал я в коридоре.

— Будя, будя — расшумелся, — прошептал мне в ухо один из санитаров.

Второй профессионально и почти ласково ткнул кулаком в солнечное сплетение. Мой крик захлебнулся и я стал жадно хватать воздух пустым ртом. Белые «медбратья» весело загоготали.

— Ссуки! — выдавил я сквозь кашель.

— Молчать! — крикнули мне в ухо и наградили тяжёлым подзатыльником.

Затащили в мою персональную палату — маленькую белую комнатку, в которой не было ничего лишнего.

— Будешь тихо себя вести или привязать к кровати?

— Нет, — выдохнул я.

— Привязать? — лицо санитара расплылось в улыбке дебила.

— Нет.

Они швырнули меня на кровать и ушли. Дверь щёлкнула — здесь очень надёжные замки, но ничего — выход есть всегда.

Я откинулся на спину и закрыл глаза. «Нелёгкая задачка будет у этого врача — свести меня с ума. Сам виноват. Допрыгался, доискался правды… Он, наверное, испуган — такой заказ для него, должно быть, впервые. Сейчас собирается домой — молодая жена, обед, кофе, газеты, телевизор, вечером может встретиться с друзьями… Стоит, переодевшись, возле окна, курит, думает, взять ли на дом мои бредни или нет… Я тоже хочу домой. Я в ловушке…»

* * *

Он стоял возле окна, с наслаждением, глубоко затягиваясь сигаретой. Перед ним был небольшой зелёный дворик: старый тополь возле окна, аккуратно подстриженные кусты. По периметру вокруг белого корпуса частной клиники росли роскошные розы нескольких сортов — идиллическая картина мира, фасад, скрывающий за собой тайны белого здания. В укромных уголках дворика стояли дурацкие розовые скамейки, в центре расположился каменный сад — маленькое эхо Японии. Внутри сада розовая беседка была стилизована под пагоду. «Клиенты» и гости были довольны. Те, кого здесь лечили, им было всё равно, потому что всё это окружал высокий белый забор с одними единственными воротами, возле которых располагалась невинная розовая будочка с охранником и собакой. Вершину забора венчала корона из спутанной колючей проволоки. При желании по ней можно было пропустить ток — для большей безопасности от побегов и похищений.