Я стану твоим зеркалом. Избранные интервью Энди Уорхола (1962–1987) - [12]

Б. Несколько лет назад Мейер Шапиро[78] написал, что в нашей культуре картины и скульптуры – последние штучные, изготовленные вручную предметы. Все прочее производится массовыми партиями. Шапиро писал, что произведение искусства сейчас как никогда сильно побуждает к спонтанным проявлениям или сильным переживаниям. А ты, по-моему, ставишь перед собой противоположную задачу. В твоем творчестве очень мало личного или спонтанного, в нем, собственно, нет почти никаких доказательств того, что ты сам присутствовал при создании твоих картин. Ты – словно бы художественный цех Рубенса в одном лице, ты в одиночку работаешь за десяток подмастерьев.

У. Но почему я должен быть оригинальным? Почему вдруг мне нельзя быть неоригинальным?

Б. О твоих ранних работах часто говорили, что ты используешь техники и образный ряд коммерческой иллюстрации, что ты копируешь рекламные постеры. Похоже, в случае с твоими картинами «Суп Campbell’s» и «Кока-кола» это действительно так. Твои картины изображали не сами вещи, а иллюстрации, изображающие эти вещи. Но при выборе темы, в композиционном построении и при создании картины ты все равно применял техники искусства. Это особенно верно в отношении твоей картины с большой черной бутылкой кока-колы, а также в отношении твоей напольной картины «Фокстрот». Обе они – примерно шесть футов в высоту, причем, несмотря на огромный формат, цельное изображение на них не умещается. В «Кока-коле» логотип обрывается с правой стороны холста, в «Фокстроте» седьмое па происходит за пределами холста.

В этих работах ты брал то, что хотел, из стилистики коммерческой иллюстрации, по-своему развивая и комментируя технику, которая изначально была вторичной. По-моему, ты социальный реалист наоборот, потому что ты сатирически обыгрываешь как методы коммерческой иллюстрации, так и стиль «американской сцены»[79].

У. Ты заговорил как тот парень из Times, который считает мои картины высказываниями о жизни общества. А я просто люблю обыкновенные вещи, так уж вышло. Когда я их изображаю, я не пытаюсь сделать их необыкновенными. Я просто пытаюсь изобразить их так, чтобы они получились самыми что ни на есть обыкновенными. А работы социальных критиков – хлам.

Б. Но, как бы аккуратно ты ни копировал, твои завершенные картины отличаются от прототипов, ведь ты меняешь форму, размеры и цвет.

У. Но я же старался ничего не менять! Наверно, ты имеешь в виду мои незаконченные картины «Раскраски по номерам». (Я их не закончил только потому, что они мне наскучили; я знал, какими они получатся.) Если их кто-то купит, пусть сам докрасит оставшиеся куски. Номера я скопировал в точности.

Б. Неужели ты хочешь сказать, что в остальном скопировал картину в точности? В ней легко распознать твое произведение. Стебли цветов на твоем натюрморте отличаются какой-то неуклюжей грацией, типичной для твоего творчества.

У. Ничего я не менял. Это точная копия.

Б. (Значит, когда ты их писал, у тебя дрожала рука.) Невозможно изготовить точную копию ни одной картины, даже своей собственной. Копиист невольно вносит какой-то новый элемент или меняет акценты, физические или психологические.

У. Вот почему мне пришлось прибегнуть к шелкографиям, трафаретам и другим видам автоматического воспроизведения. И все равно в эти работы украдкой проникает человеческий фактор! Тут клякса, там процесс шелкографии дал сбой, где-то еще изображение нечаянно обрезано, потому что у меня кончился холст, – и внезапно меня кто-то обвиняет в эстетской композиции! Я против клякс. В них слишком много человеческого. Я за механическое искусство. Я занялся шелкографией, чтобы энергичнее эксплуатировать уже существующее изображение, применяя коммерческие техники многократного репродуцирования.

Б. Чем это отличается от работы печатника – трафаретной печати, литографий и тому подобного?

У. А разве отличается? В моем понимании это просто печатные картины. Я не вижу никакой связи с изготовлением принтов, но, наверно, когда я закончу серию, надо будет изрезать трафаретную сетку, чтобы предотвратить возможные фальсификации. Если кто-то подделает мои работы, я не смогу опознать, где подделка, а где подлинник.

Б. Самое сильное впечатление на меня всегда производили твои картины с множественными изображениями, особенно твои картины с изображением кинозвезд: Мэрилин, Элвиса.

У. Похоже, очень многие ставят мои шелкографии кинозвезд выше остальных моих работ. Наверно, им нравится эта тема, ведь мои картины на темы смерти и насилия ничуть не хуже.

Б. Две «Мэрилин Монро», висевшие бок о бок на твоей выставке в Stable Gallery, – вот картины, равных которым по эмоциональной силе я пока не встречал в современном искусстве. Я подивился, что они подействовали на меня неодинаково. Обе картины одинакового формата; на каждый холст методом шелкографии нанесены пятьдесят одинаковых портретов Мэрилин. Но черно-белая картина трагичнее. В центральной части шелкографические портреты отпечатаны очень аккуратно, они четкие и реалистичные, точно в кинохронике или в каком-то фильме с Мэрилин. Но по краям, особенно справа, черный цвет блекнет, становится почти серым, и потому чудится, что портреты тускнеют, улетучиваются в какой-то бесплотный мир. И все же портреты остаются различимыми, и это похоже на упрямую прочность воспоминаний о чем-то, что уже исчезло. Или на ощущение, что ты забудешь о чем-то раньше, чем оно успеет исчезнуть.