Я сочинил когда-то песню - [27]

         она

             его,

Сторожит

         белье,

               одежу,

Порознь

         каждую галошу,

Сторожит

         свое хозяйство

Пуще ока своего.

Для чего

         тебе,

               старухе,

Эти деньги,

          словно мухи

Облепившие

            сберкнижку, —

Не сберкнижку,

            мухомор,

Эти яблони

          и сливы,

Что проел

          червяк наживы,

Твой высокий,

            твой тюремный,

Добровольный

             твой забор…

А когда-то,

А когда-то

Пахла щами

            чья-то хата

И такая же

          собака

С лаем

         рвалась на цепи.

Бархат,

       спрятанный

          комоде,

Хлеб,

    зарытый

            в огороде…

Ты

    четвертый день

                не ела

И ни зернышка

            в степи.

Где она

         твоя кожанка,

Та телега,

          как тачанка,

Что под флагом продразверстки

Подъезжала

            к воротам,

Где она,

         та перестрелка, —

Возле брови

         шрама стрелка,

Щеку жгло,

         а ты стреляла

По врагам —

         по кулакам…

Ты

    приехала

            с базара.

Пахнут деньги,

            словно сало,

А тебе

       все мало,

                мало —

Запах их —

          твоя еда…

Так

    в кого же

             ты

                стреляла,

Не в себя ли

            ты

                стреляла,

Не в себя ли

            ты стреляла,

Промахнулась,

               вот беда.

1948

II. «Эта старая женщина…»

Эта старая женщина

В белом халате,

Заступившая в ночь

На дежурство свое,

Двадцать лет прослужила

В родильной палате.

Узловаты, натружены руки ее.

Не легко в этом доме

Дается порядок —

Обойди матерей,

Накорми, успокой,

И на той половине

Все десять кроваток

Надо тоже

Держать под рукой!

Все положено знать ей

О каждом ребенке:

И когда ему есть,

И какой он в лицо.

На руке у него

Номерок из клеенки,

Как на лапке у голубя

Метка-кольцо.

Эта старая женщина

В белом халате

С пожелтевшим лицом

От бессонниц ночных

Двадцать лет прослужила

В родильной палате,

Но детей не пришлось

Пеленать ей своих.

Четверть века назад

В чистом поле на Каме

Муж ее —

Коммунист из глухого села —

На глазах у жены

Был убит кулаками.

Через час

Под скирдою

Она родила.

Разорвала

Своею рукой пуповину,

Рядом не было нянек, —

Степь да степь без конца…

Молча глянула

В мертвое личико сыну —

Весь в отца!..

И когда

В этом каменном доме

Впервые

Заступила она

На дежурство свое;

И когда

Чей-то муж,

Растопырив ладони большие,

Принял бережно

Сына

Из рук у нее;

И когда

Он, счастливый,

Глядел на ребенка,

То не понял никто,

Почему, отчего,

Не стесняясь народа,

Заливисто, звонко

Разрыдалась она

Ни с того ни с сего…

Скольких малых детей

Ее руки качали,

Скольких нянчили

Руки ее

Матерей,

Сколько пышных букетов

Отцы ей вручали,

Но букеты

Назначены были не ей!

Антонина Максимовна,

Мать Антонина,

Может быть, ты сейчас

На дощатых ступеньках крыльца

Вновь отцу подаешь

Осторожно и ласково сына,

Улыбаешься:

Как он похож на отца!

1953

«Мы ехали с нею в двухместной…»

Мы ехали с нею в двухместной

Уютной каюте на юг,

В двухместной,

          совсем неуместной

Для нас — незнакомых, для двух.

Я выйду гулять на причале,

Она — в стороне от меня…

Подчеркнуто с ней мы молчали

До вечера первого дня.

Но в море трудней, чем на суше,

Так долго молчать в тишине.

Она рассказала о муже,

А я ей в ответ — о жене.

Почувствовав вдруг облегченье,

Впервые ей глядя в глаза,

Жену я свою с увлеченьем

Упорно хвалить принялся.

Но что-то в груди защемило,

Когда вдруг заметил я,

                   как

Впервые две ямочки мило

Мелькнули на смуглых щеках.

Заметил, как чист ее профиль,

Нахмурился и замолчал.

Нет, то не кассир —

             Мефистофель

Билет проездной мне вручал!..

И тесно мне стало в каюте.

На пристань я вышел один.

Смотрите, мол, грешные люди —

Вот верный жене гражданин!

Мне место вполне на плакате:

Пай-мальчик, примерен и мил,

Как будто в самом Детиздате

Я отредактирован был!

И так захотелось обратно!

Тем вечером, не утаю,

Мне было чертовски досадно

И стыдно за верность мою.

Так в детстве казалось мне стыдным

Отстать от курящих друзей, —

Боялся я прозвищ обидных,

Старался быть взрослым скорей.

Я первую помню затяжку,

Свинцовую горечь во рту,

От дыма так тошно и тяжко,

Что чувствую — вот упаду…

Но все же курил я.

               И даже

При девочках пиво я пил,

Но чем я старался быть старше,

Тем больше мальчишкою был!

…Мы с ней попрощались в Анапе,

В ночном незнакомом порту,

Она появилась на трапе

И тотчас ушла в темноту.

Светало в горах молчаливых,

Здесь час предрассветный хорош!

Как много тропинок красивых,

Да разве их все обойдешь…

Исчезли Анапы утесы,

Мы в море идем на зарю.

Сосед достает папиросы, —

Спасибо,

         но я не курю!

1953

«Любовь, когда она одна…»

Любовь,

Когда она одна, —

Любовь.

А если много,

Как сказать — любвей,

Или любовей?

Размышляю вновь

Над тонкостями слов и падежей.

Не любит множественного числа

Любовь на русском языке моем.

А почему?

Не думал я о том,

Пока однажды не пришла…

Через века

Я понял вдруг того,

Кто это слово мудро сочинил.

Быть может, верность предка моего

Родной язык навеки сохранил.

В земле далекий предок мой лежит,

А слово не стареет на земле.

И для меня оно теперь звучит

В твоем

Одном-единственном числе.

1953

«Все знаю смешинки лица твоего…»

Все знаю смешинки лица твоего,

Когда же глаза закрываю!

Никак не могу я

Представить его,

Я как бы его

Забываю…