Я – снайпер. В боях за Севастополь и Одессу - [96]

– Плавание в озере без купальника.

– Но погода совсем не для купаний. Вам нужно срочно переодеться. Идите сюда.

Госпожа Рузвельт встретила меня в вестибюле и проводила к своему кабинету и спальне, соединенной с ванной комнатой и туалетом. По дороге я, все еще улыбаясь, шутливо рассказала ей о коварном поведении лодки, о фетровых шляпках, тонущих, словно свинец, о сынах Альбиона, что смертельно боятся воды и, наверное, никогда не видели женщин, как говорится, «неглиже».

Элеонора принесла большое махровое полотенце и протянула его мне. Я же в мокрых туфлях боялась встать на роскошный персидский ковер, расстеленный в кабинете на полу.

– Раздевайтесь в ванной, – произнесла она. – Я сейчас приду.

Минут через пятнадцать супруга президента вернулась. У нее в руках была ее собственная пижама, ножницы, шкатулка с нитками и иголками. Я ждала ее, завернувшись в полотенце. Мокрую одежду, белье, чулки и обувь я оставила в ванной комнате и стояла на ковре босиком, испытывая сильнейшее смущение от всего случившегося. В большом зеркале на туалетном столике я видела свое отражение: влажные спутанные волосы, обнаженные плечи, руки и ноги, потому что полотенце, хотя и имело ширину в полтора метра, полностью мою фигуру не закрывало.

Элеонора бросила на меня мимолетный взгляд, улыбнулась и вызвала горничную. Ей она объяснила, что делать с вещами в ванной: если они испачкались, то постирать, затем высушить, погладить, принести обратно. Полноватая негритянка средних лет в белой наколке на черных вьющихся волосах и белом фартучке с кружевной отделкой согласно кивала головой, изредка посматривая на меня. Наверное, гости президента никогда ранее не представали перед прислугой в столь пикантном виде.

Горничная ушла, и Элеонора обратилась ко мне:

– Вам нужно переодеться в мою пижаму.

– Но мы с вами разного роста.

– Пустяки. Я укорочу рукава на куртке и штанины.

– Вы сами? – я безмерно удивилась.

– Да, мой друг. Или вы считаете женщин из рода Рузвельтов белоручками? Уверяю вас, все американки отлично умеют работать…

Для начала она разложила пижаму на широкой постели. Совершенно новая, сделанная из плотного розового атласа с вышитыми на воротнике, обшлагах и карманах лиловыми цветами, она явно была недешевой. Но Элеонора задорно пощелкала над ней ножницами, потом достала из шкатулки длинную ленту-«сантиметр». Все-таки перед раскроем требовалось точнее узнать размеры, а не действовать «на глазок».

Умело пользуясь этой портновской принадлежностью, первая леди быстро определила длину моих рук. После чего подошла ко мне со спины, чтобы измерить ширину плеч. Полотенце доставало только до подмышек, и госпожа Рузвельт увидела длинную красноватую, с двумя разветвлениями линию шрама, пролегающую наискосок от правой лопатки к позвоночнику. Это поразило ее, и она, отступив на шаг, воскликнула:

– Боже праведный! Что это у вас, Льюдмила?

– След от кусочка металла, – ответила я, так как тогда не знала английских слов: «scar» – шрам, «splinter» – осколок, «shell» – артиллерийский снаряд, – и потому прибегла к замене.

– Но как сюда попал металл? – Элеонора осторожно коснулась пальцем шрама.

– В декабре прошлого года под Севастополем.

– В бою с немцами?

– Да, – подтвердила я.

– Бедная моя девочка! – госпожа Рузвельт порывисто обняла меня и коснулась губами моего лба. – Какие страшные испытания вам пришлось пережить…

Супруга президента говорила с искренним сочувствием и даже – с болью. Я поверила ей, хотя наша первая встреча за завтраком в Белом доме не обещала никакого взаимопонимания. Может быть, теперь она вспомнила свои слова, обидные для меня. Что-то ей не понравилось тогда в моем поведении, и она, будучи человеком, опытным в публичных дискуссиях, решила нанести легкий удар копьем по доспехам – так ей представлялось – странной «севастопольской амазонки». Но получила ответ, резкий и точный. Возможно, после этого Элеонора начала думать о том, что в русских людях есть какая-то тайна, англосаксам неведомая. Она захотела эту тайну разгадать.

Когда Франклин Делано Рузвельт, удивленный нашим отсутствием в столовой при приближении обеда, приехал на своем кресле-каталке на половину дома, занимаемую женой, то он застал нас в спальне. Мы сидели на широкой кровати, занятые шитьем. Работа над переделкой пижамы спорилась и приближалась к концу. Яркие куски ткани лежали вокруг нас, а также – ножницы, мотки ниток, иголки, воткнутые в изрезанный атлас. Мы оживленно обсуждали современную моду: лучший покрой платьев для каждой из нас, самые красивые цвета, отделку и подходящую к ним бижутерию. Куртку я уже надела на себя, однако, увидев президента США, от неожиданности вскочила на ноги и, придерживая полотенце на бедрах, выпалила:

– Прошу прощения, господин Рузвельт!

Он расхохотался. Картина, по его мнению, была весьма забавная. Двум женщинам, которые имеют большую разницу в возрасте, воспитании, образовании, социальном положении, да еще при наличии «языкового барьера», ничто не мешает увлеченно болтать о предметах, совершенно незначительных. Обнаружив полное сходство взглядов на разные явления жизни, они с восторгом смотрят друг на друга и наслаждаются пустопорожней беседой ни о чем. Она не дает им новой информации, не предполагает серьезных выводов и умозаключений, но тем не менее длится уже второй час…