Я – снайпер. В боях за Севастополь и Одессу - [28]

– Слушаюсь, товарищ капитан!..

На подходе к хутору мы увидели почти полностью выгоревший грузовик и опрокинутый мотоцикл с коляской. Трупы солдат в касках-макитрах валялись и тут, но – по обочинам узкой грунтовой дороги, разбитой снарядами. Она вела прямо к воротам, распахнутым настежь. У самых ворот стоял двухтонный бронетранспортер «Малакса» с разорванной левой гусеницей. На прицепе у него находилась гусеничная же повозка с мешками, бочками, ящиками, большим брезентовым свертком. Как и хуторские постройки, бронетранспортер почти не пострадал от огня, только его экипаж отсутствовал. Оба полусферических броневых колпака были открыты, бензиновый двигатель еще сохранял тепло.

Мы подошли к дому и стали стучать в дверь. Нам долго не открывали. Затем, когда я крикнула, что здесь – Красная армия, двери наконец-то отворили. Появилась хозяйка, женщина лет пятидесяти, до глаз закутанная в серый платок. Я объяснила ей, кто мы такие. Она удивилась, что солдатами командует женщина. После этого наш разговор пошел как-то легче. Я выслушала ее горькие жалобы на оккупантов, которые бесчинствовали на хуторе дне недели, и упреки, обращенные к боевым частям РККА, которые в сентябре слишком быстро ушли отсюда, оставив местное население на расправу фашистам.

Она была права, эта женщина.

Я повинилась перед ней за наркома иностранных дел товарища Молотова, ни с того ни с сего подписавшего Договор о ненападении с Германией, и за то, что гитлеровцы нагло его нарушили, за командование Красной армии, не сумевшее разгромить войска агрессора в приграничных сражениях, за тех наших бойцов и командиров, кто отступал при внезапных атаках вражеских танковых дивизий и под бомбовыми ударами авиации. Но война не кончена, сказала я ей. Война только начинается. Мы стоим у Одессы третий месяц, и тысячи захватчиков уже нашли вечное упокоение в причерноморских степях. Недалеко от ее хутора мы, снайперы 54-го имени Степана Разина стрелкового полка, устроим засаду и положим здесь еще сотни две-три диких воинов румынского короля Михая Первого.

– Меня зовут Серафима Никаноровна, – женщина широко открыла передо мной дверь. – Заходите. Чем богаты, тем и рады…

Так произошло мое знакомство с обычной крестьянской семьей Кабаченко, состоявшей из мужа, жены и троих детей: двух сыновей-погодков и старшей дочери. Жили они небогато и небедно, возделывали сад, огород и поле, на котором выращивали пшеницу, держали домашний скот и птицу. При начале военных действий не эвакуировались потому, что пожалели свое хозяйство, ведь земле нужен постоянный уход и забота. За то и поплатились. Румыны перевернули вверх дном дом от чердака до подвала, искали золото и другие ценные вещи. Например, швейную машинку фирмы «Зингер» или велосипед. Также они переловили всех кур, закололи поросят, увели в неизвестном направлении корову с теленком. Вероятно, солдат в королевской армии никогда не кормили досыта.

Они совершили и другое преступное действие, о котором Серафима Никаноровна поведала мне со слезами на глазах.

Жестокое надругательство победителей над женами, сестрами и дочерьми побежденных восходит к традиции первобытных племен, обитавших на Земле много лет назад. Женщины тогда признавались законной добычей воинов, и судьба их была незавидна. Я читала описания этих зверств в исторических хрониках, но не думала, что «цивилизованная Европа» принесет на нашу землю и сей варварский обычай.

Глаза Марии, семнадцатилетней дочери хозяйки хутора, страдальческие, точно припорошенные пеплом, смотрели на меня с надеждой. Каких слов она ждала, не знаю. Я решила рассказать о недавнем бое.

За воротами дома осталось поле, выжженное реактивными снарядами «катюш». Черный прах остался от бешеных румынских самцов в касках-макитрах. Они сгорели в огне, подобно факелам, и упали на землю струйкой пепла. Никто не похоронит их, ибо это не нужно, никто не вспомнит их лиц и имен. Их мерзкое семя смешалось с пылью, ушло в земную твердь и никогда не даст потомства. Фашисты и должны умирать так, не оставляя никаких следов своего пребывания на нашей прекрасной планете.

– Ты хорошо стреляешь? – вдруг печально спросила Мария.

– Да. У меня есть винтовка с особым прицелом.

– Убивай их. Сколько раз увидишь, столько раз и убей.

– Обещаю тебе сделать это.

– Господу нашему Иисусу Христу ведомо все, – девушка истово перекрестилась и перевела взгляд на икону, висевшую в углу. – Я буду много молиться, и Он тебя простит…

Мы в нашей коммунистической семье, конечно, выросли атеистами, и фраза о прощении, которое дарует мне Бог за меткую стрельбу по врагам, согласно молитве Марии Кабаченко, абсолютно ничего для меня не значила. Но потом, в другие, уже мирные годы, когда я слышала разговоры о снайперах, якобы хладнокровных фронтовых убийцах, охотившихся за бедными, беззащитными фрицами, я вспоминала просьбу несчастной девушки: «Убей их!» Может быть, тихий голос Марии и тысяч подобных ей жертв этой войны еще раз прозвучит и будет услышан не как объяснение наших действий, а как неумолимый приказ. Мы поклялись в те дни свято его выполнять. И выполняли, не щадя своей жизни…