Я смотрю хоккей - [31]

Сирена останавливает игру: все кончено. Ребята выстраиваются в середине поля. Не наш гимн звучит на стадионе, не наш флаг поднимается к потолку…

Я иду вслед за ребятами в раздевалку. Все сидят молча. Тарасов в углу что-то быстро пишет в блокноте, Чернышев тихо разговаривает с председателем нашей хоккейной федерации.

Ребята как-то отчужденно смотрят в пустоту… Тишина…

— Ну, поехали, — нарушает ее Чернышев. — Не вешайте носы. Ничего еще не потеряно! Только все начнется сначала.

Ребята уехали в свою гостиницу. У нас в «Мальмене», где живут журналисты, тоже в тот вечер было тихо. Никто не острил. Ни в одном номере не собирались шумные компании, чтобы распить очередную бутылочку. Все работали над своими репортажами молча и как-то невесело.

Я быстренько проскочил в свой номер и бросился на постель…

Не помню всего, о чем я передумал в тот вечер, наверное, как и ребята, перебирал в памяти все перипетии игры. А еще, это я помню точно, я вспоминал ветеранов.

Как нужны были бы в тот день их мастерство, их оптимизм, их вера в себя и друг в друга! Уж они бы не опустили руки, пока есть хоть капля надежды на успех. А она есть всегда, есть до тех пор, пока не истекла последняя секунда матча.

Людям свойственно идеализировать прошлое и рисовать чудо-богатырями тех, кто оставил арену, тем более если был их соратником. Но я реалист, я не стану даже мысленно восклицать: «Вот бы их сейчас сюда!» И вместе с тем я уверен, что должно утечь еще очень много воды, прежде чем появится такая команда, какой была наша сборная образца 1963–1967 годов.

Мы пришли в сборную в одно и то же время, и разницы в возрасте между старшими и младшими почти не было, за исключением Локтева, которого отделяли от Старшинова семь лет. Нас связывало так много общих интересов, мы настолько одинаково смотрели на вещи, если речь шла о вещах принципиальных, мы настолько ценили и уважали один другого, настолько друг другу доверяли, насколько могут лишь сверстники и настоящие друзья. Может быть, это братство было скреплено первой для всех нас победой здесь же, в Стокгольме, в 1963 году — не знаю. Но оно существовало совершенно реально, а не в моем воображении, не в воображении человека, который идеализирует прошлое.

Одно время было модно обсуждать вопрос, какая тройка нападающих лучше — наша, «старшиновская», или армейская, «альметовская». Мы сами никогда не говорили и не думали об этом. Нам и в голову не приходило делить славу. Я и теперь не хочу думать ни о каких сравнениях и противопоставлениях. Могу сказать только одно: многим из того, что умели мы, «старшиновская» тройка, мы были обязаны им. Они всегда считались старшими, щедро делились с нами тем, что знают. Подсказывали, советовали. Иногда на мировых чемпионатах сильнее играли они, иногда — мы. Но, как бы ни складывалась та или иная игра, все мы были уверены: каждый отдал ей все, что мог.

Мы встречались на площадке и как противники. Тогда мы не щадили друг друга. Бывало, борьба наша становилась настолько злой, что мы выходили за рамки правил. В эти минуты мы могли сказать один другому обидные слова. Но после матча…

— Извини, старик, я был не прав.

— Да брось ты, игра есть игра…

И на этом все заканчивалось.

Спортсмен не выбирает себе партнеров по сборной. Но я знаю: если бы могли выбирать сами — и не только по игровым, но и человеческим достоинствам, — в сборной тех лет обязательно были бы и «альметовская» тройка, и Виктор Якушев, и Эдик Иванов, и наши вратари, и те из ветеранов, кто дожил в сборной до последнего чемпионата.

А до чего они, если подумать, все разные! И по игре, и по воспитанию, и по образованию, и по характеру, и по увлечениям, и по тому, как складывалась их хоккейная судьба.

Александрова я впервые увидал в 1955 году на «Ширяевке». Я тогда очень мало интересовался хоккеем с шайбой и, кажется, случайно остался на стадионе после своей игры. Вторая сборная встречалась со «Спартаком». По полю носился щуплый белобрысый парень, на которого все показывали пальцами и говорили: «Вот он, Александров». Я его сразу запомнил. Еще бы, парню нет еще и восемнадцати, а он уже играет за вторую сборную! Второй раз я увидал его снова на «Ширяевке». Было уже тепло, и он проходил по нашему стадиону, торопясь куда-то. Он был очень нарядный, в песочном габардиновом макинтоше, который считался тогда последним криком моды. Он и одет был как положено знаменитости, и вел себя так же, не обращая никакого внимания на мальчишек (я был моложе его всего на год), гонявших по полю футбольный мяч.

Потом мы встретились уже на площадке. Но он, конечно же, меня не запомнил. Нас в ту пору и не знал никто, а он был знаменитым центром знаменитой тройки сборной команды страны, тройки Локтев — Александров — Черепанов. Мы уже играли друг против друга, а он был в моих глазах по-прежнему недостижимым и таинственным божеством, которому я готов был поклоняться, как самому Всеволоду Боброву. Когда меня приняли в сборную, я шел на первую тренировку с волнением: как я поздороваюсь с этими корифеями — Локтевым, Альметовым и Александровым, что скажу им при этом, что они мне ответят, не сделают ли вид, что вообще меня не замечают. Все мои опасения оказались напрасными. Я сразу понял, что они видят во мне своего партнера, такого же игрока, как они, что они ия — люди в команде равноправные, делающие одно и то же дело. У меня сразу стало легко на душе.