«Я слышал, ты красишь дома». Исповедь киллера мафии «Ирландца» - [78]

Прокуратура федерального судебного округа выдала ордер на мой арест. Они арестовали Чики, черного парня по имени Джонни Вест, и Блэка Пата, белого парня. Я посидел в Делавэре, но мне не хотелось, чтобы меня объявили в розыск. И я пошел к Билли Элиоту, который был большой шишкой в полицейском управлении Уилмингтона, и попросил отвезти меня в Филли. Я надел овечью шкуру и предстал перед репортером «Филадельфия Бюллетень» Филом Галиозо, который отвел меня к комиссару полиции, Фрэнку Риццо. (Об этом смешно думать, но когда Риццо был в 1974 году мэром, он пришел на вечер чествования Фрэнка Ширана.)

Чики выжил. У него был стальной организм. Они пытались заставить черного парня Джонни Веста сдать всех нас троих. Они говорили ему, что я его сдал. Он сказал им: «Если бы сказали про другого, я бы поверил, но не про него. Так что буду держать рот на замке». Они устроили шестинедельный процесс над тремя из них, а присяжные признали всех их невиновными. А я тем временем сидел в тюрьме. Мой адвокат Чарли Перуто был в отпуске в Италии, пока я четыре месяца гнил в камере, а Фиц и пальцем не пошевелил. Вероятно, был слишком занят игрой в гольф и выпивкой. Это стоило мне выборов в 326-м местном отделении в Уилмингтоне. Я не мог вести кампанию, поскольку сидел в тюрьме. И тем не менее проиграл с разницей всего в несколько голосов. Наконец судья отпустил меня под мое собственное поручительство, и я вышел.

Примерно в то время здание 107-го отделения сгорело дотла. Мы думали, что это «Голос» или фракция Макгрила, но так никогда и не узнали. Сразу после этого Майк Хешин ушел с председательства. Хешин был из тех парней, что будут биться за тебя в уличной схватке, но думаю, новая ноша стала ему слишком тяжела.

Тем временем Арлен Спектер пытался заставить своего лучшего прокурора, Дика Спрага, предъявить мне обвинение в умышленном убийстве ДеДжордже. Спраг сказал, что не видит даже непредумышленного и пусть тот сам попробует со своими лузерами. Спектер пытался въехать в политику на горбу профсоюза водителей.

Там было 3000 человек и много стрельбы. Как сказать, кто кого убил? Никто не нашел пистолетов. Эти обвинения против меня висели в системе с 1967 по 1972 год. В конце концов они привлекли меня к суду, отобрали присяжных и начали процесс. У меня были свидетели защиты, дающие показания о личности обвиняемого. Все они разные рабочие парни, парень из металлургов, мой кореш Джон Маккалоу из профсоюза кровельщиков, которого замочили прямо перед моим процессом в 1980 году, и некоторые другие. Перед отбором жюри судья вызвал меня на трибуну и спросил, сколько раз штат ходатайствовал о переносе процесса, и я сказал ему: «Шестьдесят восемь раз». Тогда он спросил меня, сколько раз я просил о переносе слушания дела, я ответил: «ни разу», и он назвал это безобразием и сказал, что подобное ходатайство было бы обоснованным.

Мой новый адвокат Джим Моран убедил судью отбросить это в связи с первым в Пенсильвании ходатайством о скором рассмотрении дела и скором суде. Несмотря на то что ходатайство уже готовилось, штат пытался навязать мне прекращение дела по формуле «не обвиняю», но я сказал им, чтобы они этим не занимались, потому что после прекращения дела в связи со снятием обвинений тебе всегда могут снова предъявить обвинения. Мой совет: если возможно, получайте постановление судьи о прекращении дела, а не о снятии обвинений прокуратурой. Так я во всех юридических тонкостях разобрался.

Проиграв выборы 1968 года из-за того, что четыре месяца просидел в тюрьме, я, будучи на поруках, пошел работать переговорщиком. Это хорошая работа. Ты служишь людям. Проверяешь, соблюдает ли компания контракт. У тебя, образно говоря, есть амбар, который нужно заполнить сеном. Ты работаешь с жалобами. Ты защищаешь людей, которых компания хочет уволить. Если профсоюз работает правильно, у тебя не так много дел об увольнениях. Кражи или несчастные случаи по халатности – вина твоя. У компании тоже есть права.

Помню, защищал поляка, у которого были проблемы с азартными играми. Компания поймала его на краже голландской ветчины. На слушаниях я приказал ему молчать и предоставить говорить мне. Менеджер компании вышел на трибуну и показал, что видел, как поляк взял десять коробок ветчины со склада и погрузил в личный грузовик. Поляк смотрит на меня и говорит во весь голос: «Фрэнк, да он брешет, мать его! Их было всего семь». Я быстро подаю ходатайство об отзыве жалобы, отвожу представителя руководства в сторону, и мы сочиняем заявление об увольнении с формулировкой, что поляк увольняется из компании по личным причинам.

Если подумать, то еще до произошедшего с Джимми именно я первым ощутил, каково работать под властью Фица. Я был первым, кто почувствовал то, что должен был почувствовать Джимми, когда Фиц его впоследствии предал. Это была мелочь по сравнению с тем, что он сделал с Джимми, но я до сих пор не могу это простить. Я проиграл свои выборы, и я потерял свое местное отделение из-за того, что сидел в тюрьме. И четыре месяца в тюрьме я сидел из-за Фица. По выходе из тюрьмы я оказался без места в профсоюзе. Я не получил абсолютно никакого уважения от того самого человека, который мне все это и поручил. Ради него я старался, рисковал жизнью в перестрелке, получил обвинение, а все, что он для меня сделал, – бросил трубку».