Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни - [143]

— Руки мыла?

У меня же не всегда хватало выдержки, и, когда я взрывалась, Ким восхищенно говорил:

— Какой темперамент! — с ударением на последнем слоге.

«Я снова женился, как и ты, тоже на рыжей женщине с взрывным нравом, хотя за семь лет (никак не меньше!) нашей супружеской жизни взрывы были редкими и очень, очень короткими. Она, как сообщают, вовсе в прошлом не переводчица, а редактор из Академии наук. Теперь она уже довольно прилично владеет английским, но еще далеко не на переводческом уровне. Тем не менее ей дважды неожиданно пришлось переводить мой русский на русский, понятный несколько озадаченной аудитории. Не знаю, хвалюсь ли я или принижаю себя, говоря, что ее мать на десять дней моложе меня! Во всяком случае, могу сказать с уверенностью — как, надеюсь, можешь сказать и ты, — что закат моей жизни — золотой!» — признался Ким Эрику де Мони 26 ноября 1977 г.

Зато Ким не выносил критики по поводу своего курения и не скрывал раздражения. Он даже гордился своим 50-летним «дымным» стажем. С возрастом оставил трубку и сигары, но сигареты курил до конца своей жизни. Причем курил только самые крепкие и без фильтра. Очень любил французские «Житан» и «Голлуаз», которые ему иногда дарили ученики, но в основном довольствовался дешевыми советскими сигаретами без фильтра — «Дымком» или «Примой». «Это натуральный табак», — говорил Ким и презирал американские сигареты типа «Мальборо» или «Кэмел», называя их «синтетикой». Если за неимением его любимых попадались сигареты с фильтром, он демонстративно отрывал его. (Кстати, последние научные исследования подтвердили его правоту: вещества, содержащиеся в фильтре, гораздо опаснее для здоровья, чем чистый табак.)

Его день начинался с сигареты — он закуривал, едва проснувшись, — и заканчивался сигаретой, которую он гасил, выключая свет. При недомогании или приступе кашля Ким сразу хватался за сигарету, во время бессонницы курил все ночи напролет. Я, конечно, не надеялась, что он может бросить курить, и понимала, что после стольких лет это было бы даже опасно для здоровья. Видя, как он тянется за новой сигаретой, едва успев погасить окурок, я просила хотя бы контролировать себя. Ким уверял меня, что обходится одной пачкой в день, но я убедилась, что на этом он не останавливается, и сбилась со счета, всюду обнаруживая распечатанные пачки. Так как я сама покупала для него блоки сигарет, мне нетрудно было подвести итог, и он оказался неутешительным.

Однажды Ким взял лист бумаги и стал отмечать время каждой выкуренной сигареты. Он с гордостью показывал мне свой график. Так, постепенно снижая свою норму, он старался выкуривать не более одной сигареты в час. Когда на третий день он достиг рекордной цифры семь, эта игра ему наскучила и все вернулось на круги своя.

Только в последние годы своей жизни Ким пошел на уступки и стал курить «Яву» с фильтром. Он также вы-полнил мою просьбу не курить в спальне, но впоследствии я сама отменила этот запрет, видя, с каким трудом он поднимается с постели, чтобы пойти за сигаретой.

В большинстве случаев о Киме принято говорить как о глубоко несчастном человеке. Мой Ким никак не укладывается в этот шаблон. Наоборот, я видела человека жизнерадостного. Он буквально светился от счастья и любил напевать:

— Every day is a holiday because I married to you (каждый день — праздник, потому что я женился на тебе).

Я и сейчас вижу его лицо, яркие искристые глаза, слышу, как он заливисто смеется моим шуткам, запрокидывая голову. В письме Грэму Грину от 6 июня 1980 г. он писал:

«Итак, тебе не по душе твои 75. Мне до этого рубежа еще семь, так что моту выразить тебе лишь сочувствие. Мой собственный шестой десяток оказался наиболее счастливым по сравнению с любым другим периодом. Работа идет довольно успешно, насколько позволяют вынужденные ограничения избранной мною профессии (не мною избранной, но я не считаю, что те, кто избрал ее для меня, поступили не верно), и моя личная жизнь — такая богатая смесь всего, что мне по силам; никаких утомительных общественных обязательств и достаточно путешествий, чтобы по достоинству оценить родные Пенаты, ожидающие моего возвращения. Полученное воспитание подсказывает мне, что восхвалять свою жену — это дурной тон (наша 10-я годовщина в сентябре — Боже мой!). Так что я просто скажу, что и теща у меня тоже замечательная».

— Я так счастлив с тобой! — без конца повторял он, изумленно качая головой. — У меня никогда не было такой женщины.

Я не разделяла его восторга, считая себя заурядной личностью.

— Ты не можешь этого понять, — говорил он и пытался объяснить: — Мне никто никогда ничего не давал — все только брали.

А мне казалось, что его просто невозможно не любить, поэтому так хотелось доставлять ему радость!

— Ты так много делаешь для меня, — удивлялся он. Мою естественную заботу, каждую мелкую услугу он принимал как большой подарок. Возможно, для кого-то другого, я бы и не стала делать того, что с удовольствием делала для Кима, который сам излучал такую доброту, что она казалась осязаемой.

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ

Страдая бессонницей, Ким постоянно принимал снотворное. И все-таки, несмотря на это, спал мало. Независимо от того, сколько времени ему удавалось поспать, он всегда поднимался рано. Накинув халат, сразу закуривал и шел на кухню, чтобы поставить чайник. Ровно в 7 часов уже слушал Би-Би-Си, сидя у своего старого приемника «Фестиваль» с традиционным стаканом чая. Ким был очень привязан к своему старомодному приемнику и предпочитал его новому транзистору, подаренному коллегами к очередному юбилею. Мой брат с трудом поддерживал жизнь «Фестиваля», подтачивая и подпаивая износившиеся детали.