Я шагала в ногу - [4]

Шрифт
Интервал

Забастовщики все подгоняют машины. Мы все пятимся назад, чтобы пропустить машины и дать им расположиться между нами и кирпичным зданием, сбоку от стоянки. Подсоединяют громкоговоритель, проверяют. Да, они подгоняют много машин, сквозь толпу, и выстраивают их плотно бок о бок. Теперь народу собралось, наверное, около десяти тысяч, от них исходит жар. Они стоят молча, наблюдая за трибуной, наблюдая за тем, как прибывают машины. Молчанье это поражает, как огромная оболочка, движущаяся сама по себе. Это первое действительно ритмичное движение, которое мне довелось увидеть Сердце у меня жутко колотится. Руки мои распухли и горят. Это движение не вызвано никем. Это то движение, подчиняясь которому, все действуют спокойно, ритмично, страшно.

Сколько я не смотрела на то, то происходит, я не вполне понимала, что вижу. Я смотрела и видела вновь и вновь, что близко к нам, вокруг нас стоят мужчины, и потом вдруг поняла: да, в живой цепи плечом к плечу стоят мужчины, образуя кольцо вокруг группы женщин. Они стояли плечом к плечу, слегка покачиваясь, будто тяжелая лоза, от натиска сзади, но стояли переплетясь, как живая изгородь, мерно покачиваясь

Я увидела, что машины теперь выстроены в ряд, вплотную друг к другу, а забастовщики облепили крыши и подножки автомобилей. Им было далеко видно поверх толпы. "Зачем они это делают? - спросила я. Никто не ответил. Женщины смотрели широко раскрытыми глазами, как и я. Теперь, похоже, на вопросы никто не отвечал. Теперь просто говорили, выкрикивали, одновременно двигались.

Медленно въехала последняя машина, и толпа пропустила их без всякой команды или указания. "Еще ближе, - кто-то сказал. - Смотрите, чтобы они были вплотную". Мужчины вскакивали с мест, чтобы принять какие-то необходимые меры, а затем опять опускались, и ты не успевал заметить, кто же это был. Они выходили из строя, чтобы принять нужные меры, а потом снова вставали в строй, никому не известные.

Мы все внимательно следили за тем, как устанавливают машины. Иногда мы глядели друг на друга. Я не понимала, что значит этот взгляд. Мне было как-то не по себе. Как будто что-то ускользало от меня. А потом друг всем телом я почувствовала, что они делают, словно это передалось мне через тысячу глаз, тысячу молчащих ртов, словно кто-то крикнул изо всех сил.

ОНИ СТРОИЛИ БАРРИКАДУ.

В тот день от ран умерло двое мужчин. Люди выстроились в очередь, чтобы одному из них сделали переливание крови, но он умер. "Черной пятницей" назвали они этот день убийства. Днем и ночью рабочие держали на плечах детей, чтобы те смогли увидеть тело умершего Нэсса. Во вторник, в день похорон, в центре города собралась тысяча новых добровольцев.

В тени по-прежнему было больше девяноста градусов. Я пошла к залу, где выставили тело покойного, тысячи мужчин и женщин толпились там в ожидании на страшном солнцепеке. Группа женщин и детей стояла и ждала уже два часа. Я подошла к ним и стала рядом. Я не знала, можно ли мне идти в колонне. Мне не нравилось участвовать в шествиях. Кроме того, я боялась, что они не захотят меня взять с собой. Я встала в стороне, не зная, пойду ли в процессии. Мне все равно было неясно, смогут ли они вообще ее организовать. Не похоже было, чтобы кто-то проявлял активность.

В три сорок по рядам пронеслась команда. В последнюю минуту я сказала, не подумав: "Я не из вспомогательного отряда - мне можно идти в колонне? Три женщины втянули меня в строй. - Мы хотим, чтобы все шли, - тихо ответили они. Пошли с нами".

Гигантская толпа раскрутилась, как змея, и выпрямилась впереди, и к своему удивлению, там, где дорога шла вверх, я увидела, как шесть колонн сгруппировавшихся людей, по четыре в ряд, с непокрытыми головами двинулись вперед, и по мере того, как они продвигались, толпа позади раскручивалась и тянулась за ними. Я почувствовала, что шагаю, набираю скорость вместе с другими, а ряд вытягивается, выравнивается, потом выдерживает ритм.

Вокруг ни одного полицейского. Похоронная процессия шла, не обращая внимания на светофоры, казалось, она продвигается, повинуясь собственному печальному ритму, исходящему из решимости каждого. Мы добровольно шли в движении естественном, смелом и непостижимом.

Мы прошли сквозь шесть жилых кварталов, сквозь море мрачных лиц, не услыхав ни единого звука. Раздавалось странное шарканье тысяч ног, без барабана и горна, в зловещей тишине - шаг не такой чеканный, как военный, а очень легкий, в точности повторяющий удары сердца.

Я шагала с миллионом рук, движений лиц, и мое собственное движение вторило им снова и снова, создавая новое движение из множества других: шаги, отступление, раскрытый в крике рот, раздувшиеся ноздри, поднятая рука, наносимый удар и протянутая рука, втягивающая меня в строй.

Я почувствовала, как у меня выпрямились ноги. Я почувствовала, как они присоединились к той странной поступи тысяч людей, движущихся к цели, тысяч ног, и как мое дыханье слилось с их могучим дыханьем. По мне будто пробежал электрический ток, полосы мои развевались, я шагала в ногу.

1 "Золотое правило": поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой.


Рекомендуем почитать
Том 1. Облик дня. Родина

В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).


Неоконченный портрет. Нюрнбергские призраки

В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…


Превратности судьбы

«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».


Откуда есть пошла Германская земля Нетацитова Германия

В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.


Осколок

Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.


Голубые следы

В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.