Я сделаю это для тебя - [32]

Раздраженный досадным проколом, Дебрюин посмотрел в глаза шефу контрразведки и продолжил:

— Очень хорошо… Пошлите людей во все заброшенные и поставленные на ремонт дома.

В дверь зала заседаний осторожно постучали. На экране монитора появилось лицо сотрудника Оперативного отдела. Дебрюин впустил его, и тот что-то прошептал ему на ухо.

— Господа, у нас новости. Канал «Теле-8» получил сообщение.

Даниель

Она сидит рядом со мной и молчит. Она хотела бы поговорить со мной, но не может подобрать слов. Никогда прежде мы не чувствовали себя друг с другом так неловко: когда я возвращался из поездки, она спрашивала, как все прошло, мы начинали разговаривать и не могли наговориться.

Минуту назад, когда мы с Пьером вошли в дом, она сразу посмотрела на его руку в моей ладони и поздоровалась, как приветствуют соседа, которого хотят держать на расстоянии. Потом спохватилась, поцеловала меня в щеку и тут же ушла в гостиную. В жесте Бетти не было спонтанности — это была множество раз повторенная, забытая и вновь обретенная сцена. Я знаю, о чем она думает, чего хочет.

Она смотрит на меня, набирает воздух в легкие, чтобы вытолкнуть наружу застрявшие в горле слова, и выдыхает, ничего не сказав, и сожалеет, что не хватило мужества.

О, Бетти, как бы мне хотелось помочь тебе! Обнять тебя, поплакать вместе с тобой. Пролить слезы, молча вспомнить погибшего сына, поговорить о нем, сотрясаясь в рыданиях. Все бы так и случилось, будь мы равны перед лицом пережитой драмы, но ты считаешь себя жертвой, а меня — виновником несчастья.

Я мог бы заговорить первым, облегчив тебе задачу.

Сказать, что никогда не прощу себе, что в тот день не забрал Жерома после тренировки. Объяснить, каким виноватым себя чувствую за то, что посчитал деловую встречу более важной, признаться, как часто об этом думаю. Если бы я сказал тогда Салливану, что мне нужно заехать за нашим сыном! Если бы не побоялся предупредить тебя, что опаздываю! Но та встреча с клиентом, моя усталость… Неужели судьба и впрямь заранее планирует свои убийства?

Я мог бы заговорить первым, позволить тебе оскорблять меня, как в тот роковой вечер.

«Негодяй! Сволочь! — кричала ты. — Предпочел работу сыну! Тебе все мало. Жаждешь еще больше власти, еще больше денег. Зачем тебе сегодня эта чертова власть? Что ты будешь делать с деньгами? Сдохни и забери их с собой! Ложись в гроб с банковскими счетами, но верни мне моего мальчика!»

Ты била меня кулаками в грудь, царапала ногтями лицо, но я не чувствовал боли. Боль, обжигающая и разрушительная, гнездилась в другом месте. Известно ли тебе, Бетти, какой болью отозвались твои слова в моем сердце? Знаешь ли ты, что я почувствовал, увидев твое искаженное горем и ненавистью лицо?

Возможно, слова, которые ты сегодня никак не можешь выговорить, — это слова извинения. Я знаю, ты коришь себя за те ужасные обвинения. Ты добра от природы и страдаешь, видя, что я горюю еще сильнее из-за твоей тогдашней злости. Но я не стану помогать тебе, Бетти. Я ничего не должен слушать, мне нельзя расплакаться в твоих объятиях. Даже если мы видимся в последний раз.

Я хочу сохранить мое страдание нетронутым, хочу остаться виноватым всего на несколько дней. Пока не исполню свою миссию.

Любовь Пьера, твой поцелуй в щеку, неспособность заговорить со мной достаточно поколебали мою твердость. Позволь мне еще немного побыть сбежавшим психом, коим я хочу себя выставить. Ради нас, ради меня, ради него.

Я встаю, Бетти, я оставляю тебя одну. Ты без сил сидишь на диване. Завтра я уйду очень рано, чтобы ты не стала меня отговаривать. Я отправлюсь на встречу с Салливаном, потом сяду в самолет и улечу в Лондон.

Я оставляю тебя, Бетти, у меня деловая встреча.

* * *

— Почему ты с ней не говоришь?

Я подскакиваю, ищу его взглядом. Вот он, мой мальчик, сидит, поджав ноги, на лужайке. Я уже не надеялся. Ждал целый час, устроившись на краю бассейна.

— Жером… Как я рад тебя видеть! Почему ты ни разу не показался в Лондоне?

Он молчит. Сидит опустив голову. Потом роняет:

— Ты должен с ней поговорить.

— Не хочешь отвечать на мой вопрос?

— Я первый спросил.

Он ждет с отсутствующим видом.

— He знаю, Жером. У меня не получается.

Он пожимает плечами:

— Неправда. Ты просто не хочешь.

Что ему известно?

— Зачем спрашивать, если заранее знаешь ответ?

— Затем, что ответить должен ты. Это единственное решение.

О чем он?

— Ладно, давай разберемся с тобой. Почему так вышло в Лондоне? Мне ужасно тебя не хватало.

— Так будет всю оставшуюся жизнь, папа. Тебе придется привыкать.

Привыкать…

— И все?

Он застенчиво улыбается:

— Нет. Правда в том, что я навещаю отца. Но там ты уже не мой отец.

Его признание переворачивает мне душу.

— Я тебя не узнаю. Вот и не могу найти.

Я молчу, пытаясь осознать смысл сказанного.

— Мне трудно это объяснить, — продолжает он. — Обычными, здешними словами не опишешь, что чувствуешь наверху, они не годятся для того мира. Души сближаются из-за «сродства», благодаря «общим ценностям», как ты когда-то говорил. Там твоя душа потерялась.

Я чувствую себя опустошенным. Нет сил ни на объяснения, ни на вопросы. Нужно быть твердым, решительным.