Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции) - [15]

— Есть такой грех, — улыбнулся я.

— Ну, раз так, вам и карты в руки. Курсанты за эти дни поработали здорово, теперь им нужно отдохнуть, — как бы советуясь со мной, размышлял он вслух. — Мне говорил старшина, что вы однажды сюда скрипача приводили и его выступление очень понравилось курсантам, и вы, кажется, договорились о выступлении целого симфонического оркестра.

— Было такое, — коротко ответил я. — Только речь шла не насчет симфонического оркестра. Мой товарищ обещал, если мы захотим, организовать концерт симфонической музыки силами студентов консерватории.

— Тем лучше, — ободряюще сказал Мирный. — Они студенты, вы студенты — лучше поймете друг друга. Завтра будет у вас день отдыха, а вечером симфонический концерт.

— Как, товарищ подполковник, завтра? — удивился я. — Их же предупредить надо.

— Вот вы сейчас пойдете и обо всем договоритесь.

— Так точно, товарищ подполковник, — отрапортовал я.

Выходя, я увидел на лице подполковника улыбку.

«Ох и добрый дядька!» — подумал я.

Наша дружба с Борисом началась с того самого памятного вечера, когда мы познакомились на автобусной остановке. С каждой нашей встречей я все больше тянулся к этому интеллигентному юноше.

Борис никогда не кичился и на мои откровенные восхищения отвечал:

— Леша, мои знания что... Я их просто приобрел из книг. Я завидую тебе. Твоему большому жизненному опыту, его никакие книги никогда не заменят.

Почти каждое воскресенье мы проводили вместе, больше за книгами в их домашней библиотеке, под которую была занята полностью одна стена в гостиной. Я не пропускал ни одного скрипичного концерта с участием Бориса.

Борис, в свою очередь, был частым гостем у нас на заводе.

Иногда он целыми часами стоял и смотрел, как ковш экскаватора загребает породу, а когда я останавливал машину, он, подбегая, кричал: «Ты виртуоз, Леша!»

— Брось ты, Борька, — отмахивался я.

— Вот это труд, я понимаю, — говорил он. — Как ковш бросишь, так куб земли есть, еще ковш — еще куб. Не то, что я — пиликаю на скрипке, и результата не видно.

Я понимал, что это шутка. Попробуй кто-нибудь скажи ему, что он бесполезно пиликает на скрипке, так он сразу прочтет тебе не одну лекцию о музыке, перечислит десятки имен великих композиторов и исполнителей, чья музыка и поныне доставляет людям удовольствие, вдохновляет их на труд и на подвиги.

Когда я впервые сказал Борису, что поступаю в школу милиции, он с удивлением посмотрел на меня и протяжно произнес:

— О-о-о! Вы хотите стать юристом! — и тут же сам ответил: — А почему бы нет? Ведь все великие люди были юристами. — Но вдруг выражение его лица изменилось. — Леша, ты это всерьез?

— Да, Боря, всерьез.

— А зачем это тебе нужно?

— А зачем тебе быть скрипачом? — парировал я.

— Музыка позволяет людям понимать прекрасное, возвышенное.

— А я помогу людям не делать друг другу ничего плохого и спокойно слушать твою прекрасную музыку. Как ты считаешь, это нужно? — спросил я Бориса.

— Ты мог бы стать инженером или педагогом, это у тебя не плохо получается. Но то, что ты сейчас сказал, это очень необходимо людям. Очень необходимо, — повторил он.

Прошло время... Я поступил в школу милиции, и Борис стал частым гостем у нас.

— Ты знаешь, Леша, — сказал он как-то. — Теперь я на милиционеров смотрю совсем по-иному. Ведь я своего лучшего друга только и вижу в этой форме. Мне иногда хочется крикнуть встречному милиционеру: «Как дела, Леша?»

— Вы делаете успехи, Борис Евгеньевич, — отшутился я. — Может быть, и вы наденете милицейскую форму? — И мы дружно рассмеялись.

С каждым приходом Бориса в школу, вокруг нас все чаще и чаще стали собираться ребята. Мы шутили, спорили, а иногда Борис рассказывал нам интересные истории из музыкальной жизни.

Однажды Борис пришел к нам с двумя товарищами. Они втроем: виолончель, рояль, скрипка — дали в клубе концерт, который всем понравился. И чтобы как-то отблагодарить ребят за доставленное удовольствие, я попросил у начальника разрешения показать Борису и его товарищам наш школьный музей криминалистики.

Глава одиннадцатая

Музей криминалистики, куда я привел своих друзей, был своеобразной летописью нелегкой милицейской службы. Каждый экспонат музея свидетельствовал о давно прошедших событиях, рассказывал о героизме работников милиции.

Сабли с золотыми эфесами, обрезы разных калибров, ятаганы, трехлинейки, плетки с набалдашниками — все это было когда-то вооружением басмачей, с которыми в двадцатые годы приходилось бороться отрядам рабоче-крестьянской милиции.

Поравнявшись со стендом, где были различные кастеты и самодельные финские ножи, Борис сказал:

— А ты не находишь, Леша, что между вот этими кастетами и оружием басмача есть что-то общее?

— Да, пожалуй, ты прав, Борис, — ответил я.

— Сколько ненужных, вредных вещей создает себе человек, — задумчиво произнес высокий, смуглолицый, с редкими зубами юноша по имени Рустам. — Вот здесь лежит финский нож, изготовленный какой-то искусной рукой. А рядом этикетка: «Холодное оружие, изъятое у преступника...» — продолжал он говорить глухо, с печалью, как бы скорбя о тех, кому были нанесены раны этим ножом.

Слушая этого парня, я тоже невольно задумался: «А зачем это делает человек? Ради чего совершается преступление? Человек порою становится жертвой буквально из-за ломаного гроша, которым затем поживится преступник, из-за справедливого слова, сказанного прямо в глаза хулигану. В данном случае все уже позади: нож — под стеклом в музее, преступник отбывает наказание, у человека зажила его рана, но остается рана, нанесенная обществу, морали».