Я сам себе жена - [31]

«Симпатичный я все же», — подумалось мне, и я снова посмотрел в огромное закругленное сверху зеркало, позируя обнаженным, в то время как студенты и студентки из класса Дресслера рисовали мою согнутую ногу, опиравшуюся на табуретку. Когда становилось скучно, я рассматривал окна с мелкими переплетами и бидермайеровскую мебель, стоявшую в ателье.

* * *

Собственно говоря, я одиночка, и был им всегда. Мне почти хватало моего существования в качестве домашней хозяйки, моей мебели, а позже — возни в музее. Но только почти: сексуальность нельзя подавить, да и зачем?

В 1949 году я в первый раз пошел на «толчок» — общественный мужской туалет. Кто-то подбодрил меня: сходи, мол, туда, лучше всего в парк, там толкается много мужчин. Выбери себе кого-нибудь!

В те времена нельзя было дать объявление, баров для гомосексуалистов не существовало — что же делать, если не хочешь жить монахом? А я этого никак не хотел!

Смущаясь, со смешанными чувствами, вошел я в туалет на станции городской железной дороги. Сначала я действительно хотел «только глянуть», но атмосфера увлекла меня. На кафеле было написано много предложений, кто кого и для чего ищет. Тогда мне впервые подумалось: здесь можно найти друзей, и надолго.

«Ах ты, Господи, что за сладкая штучка!» — на меня дружелюбно смотрел вошедший в туалет пожилой мужчина. На улице мы сели на скамейку и разговорились. Мне всегда было важно понять, что за человек был передо мной, могу ли я ему доверять. Молодой ли мужчина или старый, красивый или нет — для меня не важно. Из-за своей застенчивости и выраженной женской скромности я шел далеко не с каждым и избежал, наверное, многих опасностей.

Это была чудесная ночь с моим первым знакомым с «толчка», а утром после завтрака он взял меня за руку: «Солнышко мое, такой прелести, как ты, у меня еще никогда не было. Ты первый, кто не клянчит сигареты или деньги».

Это происходило вскоре после денежной реформы, и он действительно хотел дать мне двадцать марок, но я отказался: «Нет, нет, оставь их себе, в конце концов, я тоже получил удовольствие». Он, казалось, был ошеломлен тем, что нашел кого-то, кто провел с ним ночь только из чувства дружбы и любви.

Когда мне было двадцать два, я познакомился с одной мужеподобной девушкой, характер у нее был задиристый, как у профессионального боксера, и чем-то она меня привлекала. Правда в эротическом плане она меня не особенно интересовала, но мне нравились короткие кожаные брюки, в которых она щеголяла. Однажды эта ядреная девица как бы в шутку пригрозила: «Ты совсем как девушка. Однажды я задеру твои юбчонки и изнасилую тебя». Я не воспринял этого всерьез, но когда через несколько дней мы оказались одни в квартире ее родителей, она схватила меня, бросила на постель, повозилась с моими короткими брюками и стянула их, башмаки полетели в угол — она исполнила на мне сумасшедшую пляску, сжимала мои груди, так прижимала к себе, что у меня появилось чувство, что женщина это я, а она — мужик.

С пассивной женщиной я бы ничего не смог поделать ни под собой, ни над собой, но с сексуально активной Гертой, так звали ту амазонку, любившую гомосексуалистов, дело пошло. Потом я пережил жуткий страх: «Боже, а если она забеременеет от меня?» Насколько я тогда был темным, обнаружилось через неделю, когда мы опять были одни в доме ее родителей. Она посмотрела на меня и спросила: «Лотархен, ты выглядишь таким печальным, что случилось?» — «Ах, Герта, я смотрю на твой живот. Я думаю, он стал уже немного толще, чем неделю назад». Герта чуть не лопнула от смеха. «Лотархен, мне придется тебе все как следует объяснить. Это продолжается три четверти года. Кроме того, я теперь вообще не могу забеременеть». Это озадачило меня еще больше. Она подскочила к одному из шкафов, выдвинула ящик и принесла мне медицинскую справку, которая подтверждала ее слова.

Это была моя первая вылазка в мир женщин, которая меня, скорее, напугала.

В начале пятидесятых я познакомился с одним художником. Его пейзажи дарили жокеям, побеждавшим на скачках в Хоппенгартене. А так как призы выставлялись и в витринах Хоппенгартена, для картин нужны были рамы. А их-то у меня было предостаточно.

В то время в качестве судьи там подвизался бывший кайзеровский офицер Герберт фон Цитценау, когда-то сам активный наездник. Однажды он остановился перед витриной и спросил художника: «Слушайте, откуда Вы всегда берете прекрасные старинные рамы? Таких ведь нет сейчас». — «В Мальсдорфе живет молодой человек, он собирает такой старый хлам», — ответил художник, и Цитценау возбужденно решил: «Я должен с ним познакомиться. У меня тоже полно старья на чердаке».

Он пригласил нас на чай, я сильно взволновался: господин фон Цитценау, наездник с виллой в Карлсхорсте — я, конечно, сразу же представил себе виллу периода грюндерства, в которой было не меньше двенадцати комнат. Поэтому принарядился, как мог: короткие брюки, небесно-голубая блузочка и красиво завитые волосы. Когда мы немножко отошли от станции «Карлсхорст», меня охватило странное чувство: «Боже мой, тут становится все проще и проще». Закончилась чугунная кованая ограда, тротуар перешел в песчаную дорожку. Здесь уже ждать было нечего, прощай, вилла времен грюндерства.