Я - Русский офицер! - [14]

Каторжане, суки легавые спят и видят, как мы будем шинковать заточками на зонах друг друга в сучьих войнах. Я призываю вас всех «чалиться» правильно и на сучьи привады не клевать. Уважать то, что старыми ворами создано было. Мужиков, шнырей и шпилевых фуфлыжников по беспредельно не опускать, ибо петухов и козлов на зонах и так хватает. С того момента, как мне суки мусора намажут зеленкой пятки, углом на «Американке» советую назначить Ферзя из хаты 83. Рамсить и держать общак доверяю ему.

Прогон этот скинуть по всем хатам, бурам, трюмам и этапам.

Залепа-Смоленский

— Я, че-то, не понял!? — взвился один из каторжан по кличке Синий. — Ты, фраер дешевый, на зону ни одной ходки не имеешь, а в цветные лезешь! Ты, урка, сперва баланды лагерной вдоволь хлебни, а потом мни себя положенцем правильным…

Эти слова, сказанные каким-то «бакланом», больно тронули душу Фескина, и он, не удержавшись от обидных слов, в долю секунды выхватил заточку из-подушки и воткнул её в глотку Синему.

Синий захрипел, и кровь пузырями мгновенно заклокотала из раны. Он схватился за горло, желая заткнуть рану ладонью, но его ноги подкосились, и он рухнул задницей на бетонный пол камеры. Синий сидел полу, опершись спиной на шконку, а кровь, черная и густая, обильно текла из пробитого горла, прямо на купола собора наколотого на груди. Он, задыхаясь, корчился от боли и хрипел, выкатив свои глаза из орбит. Воздух вместе со стоном выходил из пробитого в горле отверстия, и из-за этого все слова превращались в забавный свист и странное бульканье.

Свою кличку Синий получил за цвет кожи. На его теле, наверное, не осталось ни одного свободного места, которое не было бы покрыто татуировками. Купола храмов, ангелы и прочая церковная лабуда перемешивались с русалками и змеями, которые своими телами обвивали кинжалы. Довольно примитивные рисунки покрывали всего Синего и этот винегрет, даже у первоходов вызывал только смех и никакого интереса и страха.

Фикса, подойдя к двери камеры, ногой постучал в нее. На его стук не спеша подошел дежурный вертухай и, открыв, спросил:

— Чяго тебе, урка, надо?

— Веди лепилу, мусор, у нас один крендель вскрылся. Прокатал сука фуфлыжник в карты и решил таким макаром с хаты свалить на больничку.

— Он еще не зажмурился?

— Нет, но уже скоро, наверное, кони нарежет, — сказал Фикса, без всякого чувства сострадания к сокамернику.

За дверью послышался трубный и гулкий голос вертухая.

— Васька, Васька сука, давай санитара в восемь три, шпилевой вскрылся. Видно большие бабки братве продул, сучара!

Через несколько минут, громыхая замками, дверь камеры открылась. Два шныря с носилками из тюремной обслуги вошли в хату и замерли в ожидании вердикта санитара.

— Чего стоим, грузим и на больничку, — сказал санитар, перевязав глотку Синему, который уже от потери крови был бледен, словно простынь первой категории.

Шныри, хлюпая «гадами» по луже крови на полу, кинули тело арестанта на носилки и уже хотели вынести его вперед ногами, как стоящий возле двери вертухай, проорал:

— Вы шо, петухи, он же еще живой! Давай разворачивай оглобли!

Шныри послушно развернули носилки и вынесли его из камеры.

— Фескин, что мне сказать корпусному? — спросил вертухай, закрывая двери.

— Вскрылся фраер, — ответил Фескин, и незаметно сунул охраннику в руку червонец.

— Заметано! — ответил охранник и закрыл тяжелые кованые двери.

— Ну что, босота! Все в курсах, что прогон по киче нужно раскидать? — спросил сокамерников Фескин, предчувствуя, что с этой минуты он уже наделен воровской властью.

Уже через несколько минут прогон, написанный Залепой, копировался арестантами. Дед, по кличке Хирувим, плевал на химический карандаш и старательно своим желтым от табака пальцем выводил на клочках бумаги то, что написал вор. Как только работа была сделана, несколько «воровских прогонов» двинулись по тюрьме различными путями. Некоторые с помощью хлебного мякиша крепились к днищу алюминиевых мисок, выдаваемых «баландерами» в обед, другие, с помощью «коней», перебрасывались в соседние камеры через решетки.

Со стороны можно было наблюдать, как десятки нитей опутали наружную сторону тюрьмы и по этим нитям, словно по дорогам, двигались «малявы» из одной камеры в другую. Вертухаи бегали вокруг корпуса с длинным шестом, вооруженным металлическим крючком, и обрывали «дороги» наведенные арестантами. Но взамен оборванных, вновь и вновь появлялись новые, и вся эта круговерть продолжалась бесконечно, сводя усилия вертухаев на нет.

К вечеру того же дня, когда «воровской прогон» уже достиг почти всех камер тюрьмы, двери в хату восемь три с лязгом открылась, и в дверном проеме появились двое НКВДешников, пристально в полумраке осматривая заключенных из-под козырьков своих синих фуражек.

— Что зеньки лупишь, мусор? — послышался голос Сивого. — Говори, че надо!

— Фескин! — обратился охранник. — На выход!

— С хотулями?

— Нет! Пока без хотулей! Кум зовет! — сказал вертухай. — Базарить будет по душам.

Фескин слез с нары и, накидывая на ходу рубашку, вышел из камеры, заложив руки за спину.

— Лицом к стене! — скомандовал один из охранников.