Я рожден(а) для этого - [82]

– Потому что это одна большая ложь. Сплошная подделка. Я не получаю удовольствия от того, что мы делаем. И чувствую, что безостановочно вру. Я больше не могу заниматься тем, что мне нравится. Не ощущаю себя в безопасности даже в собственной квартире – и уйти из нее тоже не могу! Я давно об этом думал, но после того, как в сети всплыла фотография Джоуэна, я просто… просто… Да я с ума схожу! – С каждым признанием мой голос становится все громче. – Я просто схожу с ума!

Воздух в легких заканчивается, я замолкаю и кошусь на Листера. Он где-то успел раздобыть алкоголь и теперь держит в руке бокал с вином.

– Понятно, – говорит Роуэн, не сводя с меня пристального взгляда.

С минуту мы сидим в тишине. Потом Листер ставит бокал на тумбочку, берет мою старую гитару и начинает перебирать струны.

– Неужели ты сам не видишь, как все изменилось? – в отчаянии спрашиваю я. Вокруг танцуют призраки прошлых лет. Вот Листер прыгает на кровати, колотя барабанными палочками о стену. Роуэн ворчит, что не может подключить микрофон к моему компьютеру. – Неужели не чувствуешь, что это уже не то?

– По-твоему, ничего не должно меняться? – спрашивает Роуэн.

– Но не к худшему же! Контракты, фанаты, сплетни – все становится только хуже.

– А деньги? Слава? Миллионы людей, которые любят нашу музыку? Это тоже перемены к худшему?

– Так тебе это нужно? Известность и богатство? – недоверчиво уточняю я.

– Нет, я просто… – Роуэн качает головой. – Я просто не понимаю, что тебя так беспокоит.

– Меня беспокоит, что я не могу выйти на улицу, когда мне хочется. Не могу съездить к дедушке, когда захочу.

Роуэн слушает, не перебивая.

– Меня беспокоит, что мне больше не нравится быть частью группы.

Листер на миг перестает терзать гитару.

– Ладно. Ладно. Я понял. – Роуэн вздыхает и устало трет лоб. – Послушай, Джимми, я знаю, все это ужасно несправедливо, но… Это часть сделки, на которую мы подписались. А взамен – давай взглянем правде в лицо – стали одними из самых привилегированных людей планеты. Знаю, ты хочешь, чтобы все было идеально, но так не будет. Иногда приходится мириться с плохими вещами, стискивать зубы и ждать, когда тебе воздастся за терпение. Через год мы прославимся в Америке, а ты будешь вспоминать этот день и думать: блин, и чего я дергался?

– А если я буду ждать, ждать, но лучше не станет?

– Станет, – твердо говорит Роуэн.

– Ты не можешь этого знать! – Я снова повышаю голос. – А я не собираюсь просто сидеть и ждать, когда все изменится. Я сам все изменю. И хоть раз в жизни сделаю так, как хочу.

– А, то есть на то, чего хотим мы, тебе насрать? И на все, чего мы втроем достигли за последние шесть лет, тоже? – шипит Роуэн. – Сегодня мы впервые за несколько месяцев – или даже лет – просто играли вместе и веселились. Тебе что, совсем на нас наплевать?

– Не наплевать, но я больше не вижу в этом смысла. – Почему он не понимает? Почему только я чувствую, что наша мечта обернулась крахом? – Я больше не могу врать изо дня в день. Сниматься в шоу, улыбаться, махать фанатам и притворяться, что счастлив. Я больше не могу так жить.

– Ты ведешь себя как ребенок, – говорит Джимми.

– Зато ты ведешь себя как высокомерная задница…

– Да заткнитесь вы оба! – неожиданно рявкает Листер. – Боже, я в жизни не слышал, чтобы вы столько ругались.

Мы с Роуэном угрюмо замолкаем.

– Так мы ни к чему не придем, – замечает Листер.

– И что ты предлагаешь? – колко спрашивает Роуэн.

Листер делает щедрый глоток вина.

– Полагаю, нам следует уйти, – говорит он, глядя на меня.

– Что, нам с тобой? – уточняет Роуэн.

– Да, – кивает он. – Не думаю, что Джимми будет рад, если мы задержимся.

С этими словами Листер встает с кровати и выходит из комнаты.

Роуэн провожает его взглядом, потом смотрит на меня в последний раз – и тоже уходит.

А я, как бы ужасно это ни звучало, чувствую облегчение.

АНГЕЛ РАХИМИ

Хотя мы с Джульеттой помирились и все обсудили, ее все равно раздражает, что я не хочу возвращаться с ней в Лондон.

– Мы тут лишние, – говорит она, когда мы сидим на кухне и слушаем, как Роуэн и Джимми орут друг на друга. – Это неправильно.

Я понимаю, о чем она. Такое чувство, что мы наблюдаем за столкновением двух планет.

•

Чуть позже я нахожу Джимми в гостиной. Он один, глаза красные и припухшие. Я сажусь рядом.

– Привет.

– Привет, – чуть охрипшим голосом отвечает он.

Мне кажется, мы с ним вполне можем общаться без слов.

– Ты все еще хочешь уйти из «Ковчега»?

– Ага. В смысле да, хочу.

Я киваю и утыкаюсь взглядом в пол.

– Понятно.

Значит, все.

Это конец.

Я своими руками помогла уничтожить то единственное, что имело для меня значение.

– Почему тебе нравится «Ковчег»? – вдруг спрашивает Джимми, глядя на меня снизу вверх своими огромными карими глазами. Я так хорошо их знаю, знаю каждую его черточку, мягкую линию подбородка, легкую сутулость плеч и то, как волосы пушатся по бокам головы. И в то же время я не знаю о нем ничего.

– Вы наполняете мою жизнь светом, – говорю я. – Когда все плохо, когда по утрам я открываю глаза и мечтаю заснуть и не проснуться, вы вытягиваете меня на поверхность.

– Я ничего не делаю, – шепчет он.

– Еще как делаешь. – Я нервно сглатываю. – Если ты бросишь «Ковчег», я пойму. Но ты тоже пойми, что с вами уйдет и частичка меня. – Я прижимаю руку к груди.