Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем - [18]

, революционер, что он был схвачен полицией, но бежал и скрывается. В эту тайну была посвящена только я, мои младшие братья ничего не знали. Оказалось, что отец с друзьями организовали его побег из вагона поезда, в котором везли арестованных. На железнодорожной станции Боготол к вагону подошла женщина и продала арестантам крынку молока, на дне которой был перочинный нож. Ночью заключенные вырезали отверстие в дверях вагона, открыли засов и бежали кто куда. Цибульский добрался до нашей квартиры и скрывался у нас несколько дней. Мне приходилось носить ему еду, но рассмотреть его хорошенько в полутемной комнате я не смогла. Все же я заметила, что это был еще молодой человек, довольно высокий, с приятным лицом и зачесанными назад густыми темными волосами. Про Цибульского отец рассказывал, что он родственник Озеровых и женат то ли на их дочери, то ли на племяннице.

Однажды вечером, когда было еще совсем светло, Клавдий Цибульский вышел из нашего дома в папином френче, папиной соломенной шляпе и с папиной корзиной на руке. Мы смотрели через стеклянную парадную дверь и видели только его спину. Издали он был похож на папу, отправлявшегося за грибами, но гораздо плотнее, и френч не был застегнут на пуговицы. Мы с тревогой смотрели на него и не отходили от двери, пока Цибульский, пройдя через улицу, не свернул в переулок и не скрылся из вида. Знал ли отец Цибульского раньше? Я не знаю и не спрашивала его об этом. Но с тех пор я стала понимать, что он помогает революционерам.

Иногда, когда мы с папой уходили в лес или на дальний берег Чулыма ловить рыбу, он встречался с какими-то бородатыми мужиками, и о чем-то говорил с ними так, чтобы я не слышала, и что-то им передавал. Я не спрашивала отца об этих встречах, но догадывалась, что это были партизаны, о которых в селе уже шли разговоры. Был ли отец революционером, как Цибульский, я не знаю, но, конечно, он им сочувствовал. Тогда я еще не знала, что в России была революция, что царь отрекся от престола и что идет Гражданская война.

Но к осени 1919 года как-то всё переменилось: в село стали приезжать воинские части и появились беженцы. Мы с Женей Озеровой, бродя по лесному участку во дворе ее дома, наткнулись на мертвого ребенка, которого кто-то бросил через забор. Образ этого маленького посиневшего ребенка долго не давал мне покоя. Бросили его еще живым или уже мертвым, так и осталось неизвестным. Папа объяснил мне, что воинские части, появляющиеся в селе, — это части Белой армии, бегущие от Красной армии на восток.

В это же время мы переехали из дома Озеровых в казенный дом, стоявший на площади почти рядом с керамической школой, где работал отец. Дом был кирпичный одноэтажный с большим двором и сараями, с большим огородом. От посторонних всё владение было отгорожено высоким дощатым забором. Предусмотрительная мама купила корову и кур, перевезла весь урожай со старого огорода.

Новый дом стоял на площади. Одна его сторона выходила в переулок, ведущий на берег Чулыма, а с другой стороны к нему примыкал деревянный двухэтажный дом, который почему-то назывался бывшей женской гимназией. Когда мы переезжали, в этом здании никто не учился, и оно пустовало. На другой стороне нашего переулка стояло здание керамической школы. Начальником этой школы был пожилой украинец по фамилии Ступко. Он жил при школе с женой, сыном Федором примерно четырнадцати лет и дочерью Верой, моей ровесницей.

Мы подружились с этой семьей и часто у них бывали. Прибегала Вера и говорила: «Папы не будет дома, приходите к нам поиграть». Меня удивляло то, что в этой семье только в отсутствие отца дети чувствовали себя свободно, отца боялись — он был чересчур строг с ними и, может быть, не всегда справедлив. Ведь в нашем доме только с отцом и было по-настоящему свободно, весело и интересно. И мы звали друзей к себе именно тогда, когда отец был дома. Он придумывал игры, принимал в них участие, читал нам книжки, учил рисовать.

Я очень дружила с отцом, любила его, и он любил меня, никогда не давал в обиду и называл меня на немецкий лад Meine Tochterchen — моя доченька. Однажды он сказал мне, что поздно вечером на Чулыме будут ловить осетров, и затем взял меня с собой. Рыбаки сели в лодки с зажженными фонарями и выехали на середину реки. Мы наблюдали за ними с берега. Оказывается, рыба идет на свет, и рыбаки, разглядев среди других рыб осетра, бьют его сверху острогой.

Этой же осенью 1919 года я, придя домой из школы, увидела в нашем дворе белую лошадь. Отец пояснил, что белую лошадь оставил у нас какой-то офицер, чтобы забрать ее после. И отец стал ездить на ней в лес и на рыбалку. А когда брал меня с собой, то сажал на лошадь впереди себя и приучал не бояться ее и держаться за гриву. Постепенно я привыкла к ней, и отец стал оставлять меня на лошади одну и заставлял совершать небольшие прогулки. Лошадь была послушная, и я ее не боялась. Но однажды белая лошадь так же внезапно исчезла, как и появилась. Забрал ли ее возвратившийся хозяин, или отец отдал ее кому-то? У нас всегда были кошки и собаки. В Красном Яре большая собака круглый год жила у нас во дворе, где у нее была конура. А в Боготоле, когда мы переехали в дом на площади, у нас появилась маленькая комнатная собачка с очень звонким лаем.