«…Я прожил жизнь» - [27]
Наверно, в Москве зима хороша.
Вспомнил стихи, которые спутал во вчерашнем письме:
Возможность страсти, горестной и трудной – Залог души, любимой божеством…
Это из «Епиф[анских] шлюзов». Думаю засесть за небольшую автобиографическую повесть (детство, 5–8 лет примерно)[228]. Может быть, напишу небольшой фантастич[еский] рассказ на тему «Как началась и когда кончится История»[229]. Название, конечно, будет иное.
Моя жизнь застыла, я только думаю, курю и пишу.
Если бы ты захотела, ты всё могла изменить. Но ты ничего для меня не хочешь. Твои поступки, твои письма говорят о твоей неприязни ко мне. Пусть нас рассудит сама жизнь.
Письма к тебе – для меня большая отрада. Действительно, они заменяют беседу.
Жду твоих писем, желаю тебе здоровья и жму твою тонкую руку.
Тотику – поцелуй, объятье и катание верхом – в далекой перспективе.
Андрей.
Впервые: Волга, 1975. С. 166 (фрагменты); Архив. С. 467–468. Публикация Н. Корниенко.
Печатается по автографу: ИМЛИ, ф. 629, оп. 3, ед. хр. 8, л. 15–17.
{115} М. А. Платоновой.
28 января 1927 г. Тамбов.
28/I. Мария!
Получил твое письмо от 25/I. Ты ошиблась: я написал тебе несколько писем. Разве ты их не получила? Проверь.
Отвечаю на твое деловое письмо. Неужели со мной можно говорить, только оскорбляя меня?
Читай внимательно и поступай точно – ради нашего общего интереса.
Почему прежде всего нужно издавать стихи, чтобы прожить 2–3 месяца?
Опять Молотов начинает волынку и канитель, чтобы я поскорее здесь подох.
Надо издать сначала 2 книжки моих, на которые материал полностью имеется:
1) Книгу мелких рассказов[230] и
2) Книгу «Пустые урны»[231] (могут назвать иначе) – последняя повесть для этой книги – «Епифанские шлюзы» – будет выслана через 2 дня.
Договора на обои [sic] книги можно заключать теперь же и теперь же получать по ним деньги.
Ни в коем случае нельзя ставить издание 2-й книги в зависимости от Пугачева[232]. Вторая книга должна иметь то, что она имеет. Пугачев и по духу в эту книгу не идет и не пойдет. Это мое окончательное решение.
Так Молотову и скажи. Нечего мне сусолить пилюлю. Дайте мне малое, а большое я сам возьму. Не тяните времени.
Что за чепуха? С тобой трудно переписываться. Всегда ты в удивлении и претензии. Пугачева же я начал писать в Москве и читал тебе немного[233]. Ничего не помнишь? Но дальше дело у меня не пошло: занялся «Эф[ирным] трактом» и «Епиф[анскими] шлюзами».
Пугачева я буду писать долго и старательно, и мне нужно много материала к нему. Это роман, который я закончу к осени[234]. Ни в какой связи он с издаваемыми двумя книжками не стоит.
И что за издевательство! Проси, пишешь мне, 175–150 р[ублей] за лист![235] Да пусть они хоть по 100 р[ублей] платят, но скорее! Потом я уполномочил на это тебя. Проси сколько хочешь, но в зависимости от общей обстановки. Не прогадай и не тяни. Лучше 1000 р[ублей] получить сейчас, чем 1500 р[ублей] через месяц. Советуйся с Молотовым в трудных финансовых делах. Но у него есть крупный недостаток (только для твоего сведения) – он – страшный волокитчик, ужасный волынщик и любит обещать горы золота умирающим людям. Бери синицу в руки, бей камнем в журавля на небе! И тогда ты поймаешь синюю птицу!
Титульный лист послал вчера. Говори с художником –[236] Это ты сделаешь хорошо.
Рассказы лучше не пускать в «Кузнице»[237], а пустить в книжке «Мол[одой] гв[ардии]». Ты поступила совершенно правильно, сказав это Рубановскому.
На «Новый мир» плюю, на «30 дней»[238] – тоже.
С «Мол[одой] гв[ардией]» идет убийственно медленно. Пока солнце взойдет[239] и т. д. А всему делу – Молотов: он и помощник, он и волокуша. Он всё хочет выпустить меня в свет обряженным красавцем, но я подохну, пока он меня управится одеть.
Пугачева не ждите повторяю. Он только начат и будет кончен через полгода минимум. Отрывка я не дам, он бессмысленен и не нужен[240]. Я хочу в Пугачеве работать для себя, а не для рынка. Будь он проклят!
Пиши ответ.
Я очень устал от болезни, которая только что оставила меня. Осталась одна головная боль. Черт с ней!
Живу плохо. Сократил более 50 % своего штата[241]. Идет вой. Меня ненавидят все, даже старшие инженеры (старые бюрократы, давно отвыкшие что-нибудь строить). Остатки техников разбрасываю по деревенской глуши.
Ожидаю или доноса на себя, или кирпича на улице.
Я многих оставил без работы и, вероятно, без куска хлеба. Но я действовал разумно и как чистый строитель.
А была грязь, безобразие, лодырничество, нашептыванье. Я сильно оздоровил воздух. Меня здесь долго будут помнить как зверя и жестокого человека. А где ко мне относятся лучше? Кто заслужил иного от меня отношения?
У меня есть одно облегчение – я действовал совершенно беспристрастно, исключительно с точки зрения пользы строительства. Я никого здесь не знаю и ни с кем не связан знакомством[242].
Печатается по первой публикации: Архив. С. 469–470. Публикация Н. Корниенко.
{116} М. А. Платоновой.
29 января 1927 г. Тамбов.
[243] Давай рассказы, давай то – пишете вы. Знаете, я имею только одну голову и одно сердце. Я не могу работать как двигатель и не получая денег. Пишу я одну вещь, а не три сразу.
