Я пришла издалека - [79]

Когда-то давно я приносила клятву Гиппократа. Проучившись шесть лет в институте, я ощущала себя врачом с большой буквы и собиралась спасать человеческие жизни. Правда, вместо этого мне еще два года пришлось заполнять бесконечные истории болезни, писать какие-то таблицы и делать мало кому нужные доклады. И все же я была преисполнена романтических переживаний. Но однажды мне пришлось сделать выбор между жизнью матери и ребенка. Беременная женщина попала в автокатастрофу, получила очень тяжелые ранения, ее жизнь висела на волоске. Она поступила ночью, во время моего дежурства, в крайне тяжелом состоянии, с сильным внутренним кровотечением, угрожающим жизни. Нельзя было терять ни секунды. Я должна была принять решение, не дожидаясь родственников, и мне не с кем было проконсультироваться. Я приложила все усилия, чтобы спасти их обоих, но время шло, а улучшений не было. Пришлось пожертвовать жизнью ребенка ради спасения его матери. Реаниматологи не смогли спасти младенца, появившегося на свет шестимесячным.

Позже мне пришлось объяснять свои действия более опытным врачам и отцу ребенка. Коллеги единодушно решили, что я была права, но отец ребенка, неуравновешенный, поддающийся эмоциональным порывам кавказец, не желал ничего слушать и в крайне нелестных выражениях обвинял меня в том, что я убила его ребенка. Вот тогда я впервые почувствовала себя убийцей, а не спасительницей. Я не могла избавиться от угрызений совести, хотя и знала, что сделала все, что было в моих силах. Почему-то именно сейчас я вспомнила этот случай. Уже несколько месяцев мне приходится одной рукой лечить, а другой убивать. Я обязана была помочь раненому, а вместо этого безжалостно прикончила его. Имею ли я на это право, даже ради спасения своего мужа?

Я посмотрела на его довольно-таки жалкую фигуру, вспомнила его измученные запавшие глаза, ввалившиеся щеки, его растерзанную руку и то обреченное спокойствие, с которым он выторговывал у Рэндалла мою жизнь. Этот человек стоит десятка, а то и сотни других, сказала я себе. А угрызения совести пройдут. Ведь совесть – только воплощение правил, принятых в обществе. В мою совесть были вбиты правила конца двадцатого века, а жить приходится в восемнадцатом.

Мы продолжили наше бегство и через двое суток добрались до Инвернесса, уже без всяких приключений. Темной ноябрьской ночью мы прокрались, словно воры, по городским улицам и с черного хода постучали в дом дальнего родственника Муртага по материнской линии. Он пытался объяснить степень родства подробнее, но я запуталась уже на двоюродном брате жены его троюродного дядюшки. Грегор Мак-Эванс, преуспевающий торговец шерстью, был весьма гостеприимным хозяином, но мы не могли оставаться в его доме, не вызывая подозрений. Грегор предлагал задержаться у него на несколько дней, пока Джейми не станет хотя бы немного получше, но мы должны были спешить, если хотели переправиться во Францию в этом году. Иначе путешествие пришлось бы отложить на неопределенный срок, как минимум до весны. Уже стояла штормовая погода, и с каждым днем оставалось все меньше шансов найти капитана, который согласился бы рисковать своей жизнью.

Грегор помог нам нанять корабль, капитаном которого был надежный человек. Он собирался везти небольшой груз во Францию и по просьбе Грегора согласился отложить отплытие на сутки, чтобы мы могли собраться в дорогу. Существенное вознаграждение поможет капитану держать язык за зубами и не обращать внимания на штормовую погоду.

Судно не внушало мне доверия. Оно смахивало на потрепанную прогулочную яхту, и в нем не было-ничего общего с океанскими лайнерами двадцатого века. Мне с трудом верилось, что на нем можно выйти в открытое море. Но капитан с подлинно шотландской самонадеянностью уверил меня, что «Святая Цецилия» – судно хоть куда, во всей Шотландии не найти шхуны прочнее и маневреннее, что на ней можно обогнуть мыс Горн, даже не заметив. Сам он, капитан Дженкинс, не раз выходил на этой шхуне из самых ужасных передряг, отделавшись лишь царапинами.

– Мне еще ни разу не пришлось ремонтировать это судно, мэм, – сказал он гордо. – «Святая Цецилия» плавает уже пятнадцать лет, и на ее днище только три заплатки. Первую пробоину мы получили на третий год плавания. Ранней весной мы налегке возвращались из Белфаста в Абердин. А погода еще стояла зимняя. И вот, помню, дело было у Оркнейских островов…

Он хотел было поведать мне в красках, как именно судно получило все три пробоины, но я сослалась на недостаток времени и покинула милейшего капитана Дженкинса. Признаться, своими россказнями он напугал меня окончательно. Не развалится ли эта пожилая «Святая Цецилия» при первом же порыве ветра и ударе штормовой волны? Но выбора не было. И я утешилась тем, что в прежние времена дикари преспокойно плавали по своим океанам на утлых пирогах и катамаранах, и ничего, некоторые выживали и даже добирались до весьма отдаленных территорий. Викинги на своих драккарах доплыли до Америки лет на пятьсот раньше Колумба. А Тур Хейердал, совершивший переход через Атлантический океан на папирусном суденышке, чтобы доказать свою научную гипотезу? По сравнению с папирусной лодкой «Святая Цецилия» вполне могла сойти за комфортабельный теплоход.