Я послал тебе чёрную розу - [3]

Хной мерцая, бережно достанет

Пленные ковры из сундука.

Лягут вновь они под ноги милой,

Зацветут, заплещутся в лучах

Только ты б их, Джан,

не разлюбила

До тех пор, о Джан!..

Не истомила

Легких ног на звонких кирпичах.

Мне кажется, что я и сейчас еще слышу низкий, печальный голос автора, неторопливо и ритмично роняющего в тишину камеры проникновенные слова.

Как всякий художник, он не мог не чувствовать что рождение его стихов произошло. Они нашли свою первую аудиторию. И какой бы трагичной ни была дальнейшая судьба автора - я верю, что это был момент его творческого счастья! И не такая уж беда, что премьера состоялась не в Колонном зале Дома Союзов, не в Доме литераторов, а в одиночной камере тюрьмы (зато стихи слушали стоя и при переаншлаге!).

На башнях циферблат

с скрещенными мечами,

На площадях прозрачные круги,

Где время, легшее послушно

вдоль дуги.

Рассечено бегущими лучами.

На дне глубоком праздничных

витрин,

На розовых руках сияющие

ларцы,

В которых Хронос - древний

исполин

Дражайшей змейкою сумел

лукаво сжаться...

О, сонмы башенных, стенных,

ручных часов

Искусного ума бессмертные

творенья,

Услышу ли когда шум ваших

голосов?..

И поступь мерную. Журчанье

вечных строф

Волшебного стихотворения,

Услышу ли когда я ваш отрадный

зов?!

Когда в мою нору, подобно

землеройке,

Ночь снова вроется и страх велит

лечь спать,

И я лежу, лежу, закрыв глаза

на койке.

Часы, мне кажется, вдруг

убегают вспять.

Иль, может быть, стоят? Иль

громоздятся грудой?

Но им окончен счет! И времени

река,

Смывая памяти крутые берега,

Вдруг разливается огромною

запрудой...

И в черном озере всё вмиг

погребено,

Мир сгинул - шелеста змеиного

бесследней.

И камнем хочется мне кинуться

на дно,

Чтоб время вновь найти, хотя бы

в миг последний!.

О, сонмы башенных, стенных,

ручных часов

Искусного ума бессмертные

творенья,

Услышу ли когда шум ваших

голосов?..

И поступь мерную. Журчанье

вечных строф

Волшебного стихотворения,

Услышу ли когда я ваш отрадный

зов?!

С автором я знаком не был. Никогда в жизни его не видел, хотя он и находился всю ночь в нескольких метрах за моей спиной (повернуться физически было невозможно). А рано утром шустрые "воронки" вмиг растащили всех нас в разные стороны.

Фамилия автора Башин-Джагян. Он ученый. Языковед. Один из сподвижников академика Мара. Профессиональным поэтом себя никогда не считал, хотя и печатался в журнале "Нива", еще в дооктябрьские времена.

Это всё, что мне известно об этом незаурядном человеке - поэте и ученом.

В чем он обвинялся, сколько лет срока получил, отбыл ли его и какова его дальнейшая судьба, мне неизвестно. Больше я о нем ничего не слышал.

Иллюзий на то, что он жив, не питаю. Башин-Джагян был значительно старше меня. Я в 1915 году только родился, а он уже печатался в "Ниве" как поэт!..

Пятьдесят с лишним лет я ждал и надеялся, что имя его так или иначе мне встретится. Откликнется же кто-нибудь из сорока человек, кто августовской ночью Тридцать Девятого в вонючей камере ленинградских "Крестов" вместе со мной был слушателем прекрасного концерта! Не все же погибли в заключении? Наверняка кто-то дожил и до наших дней!

Я понимаю - не все интересуются поэзией... Для многих она сложна, утомительна, непонятна... Многие к ней просто равнодушны. Были в камере и такие... Но были и другие - интеллигенция! Люди, близкие литературе, искусству, люди науки, педагоги. Неужели та ночь не оставила в их душах никакого следа? Вряд ли. Тут другое... Я был одним из самых молодых в камере, а сейчас мне уже восемьдесят! Так что ничего нет удивительного, что никто за эти годы не откликнулся какой-либо весточкой.

Люди гулаговской судьбы не живут до ста лет. Бывают, конечно, исключения - Олег Васильевич Волков, например! (Дай Бог ему доброго здоровья еще на много лет!)*

Я решил не испытывать судьбу, не ждать, когда обо мне начнут говорить "долгожитель", а выполнить свой человеческий долг. Пока я здоров, пока стихи Башин-Джагяна в памяти, я передаю их как эстафету читателям. Те из них, кому эти стихи придутся по душе, пустят их как почтового голубя дальше, в жизнь! И если этим запискам суждено быть опубликованными, я сочту свою нравственную миссию в отношении поэта выполненной.

Стихи не должны умирать!

* К глубокому сожалению Олег Васильевич скончался в декабре 1995 года.