Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен - [15]

Но поверь, мне тоже нелегко.

Есть и совсем экзотические версии — например, вариант под названием «Каштаны Сингапура», помещённый в сборнике «Песенник эмигранта»:

Где цветут каштаны Сингапура,

Берегами воет океан,

Там сидит шпана на львиной шкуре,

Пьёт коньяк под хохот обезьян.

Первого меня ты полюбила,

Первого меня под суд дала,

Первого меня ты разлюбила,

Но забыть, как видишь, не смогла.

И теперь в окопе сером, узком,

Прижимая к сердцу автомат,

Вспоминает шёлковую блузку

Бывший урка, а теперь солдат.

Может, фраер в галстучке атласном

Ротик твой целует у ворот,

Но, судьба, смеёшься ты напрасно,

Урка все равно домой придёт.

Он войдёт в твой дом не по закону,

С орденами на блатной груди.

И тогда на киевском вокзале,

Ты меня, дешёвая, не жди.

Здесь первый куплет, разумеется, представляет собой перепев «Магнолии» Александра Вертинского, созданной в 1931 году:

В опаловом и лунном Сингапуре, в бури,

Когда под ветром ломится банан,

Вы грезите всю ночь на жёлтой шкуре,

Под вопли обезьян…

В третьем куплете — не менее отчётливая аллюзия. Обратимся к известной песне «Девушка из Нагасаки» Веры Инбер:

И в те часы, когда ревёт гроза,

Иль в тихие часы на полубаке

Он вспоминает узкие глаза

И бредит девушкой из Нагасаки.

Коралл, рубины алые, как кровь,

И шёлковую блузку цвета хаки,

И дикую, и нежную любовь

Везёт он девушке из Нагасаки.

Появление такой версии вполне объяснимо: блатной мир обожал песенный репертуар с экзотическими сюжетами («На корабле матросы ходят хмуро», «В нашу гавань заходили корабли», «Есть в Батавии маленький дом», «В далёком Ревеле погасли огоньки» и т. д.), а «Девушка из Нагасаки», судя по всему, была уличным шлягером. Напомним, что возрождению его популярности способствовал своим исполнением в начале 60-х годов прошлого века Владимир Высоцкий, который черпал свой репертуар тех лет из уличного фольклора.

Любопытен в этой связи и рассказ Валерия Приёмыхова. Актёр вспоминал, как на съёмках одного из фильмов нужно было исполнить какую-нибудь «классическую» уркаганскую песню. Съёмочная группа отправилась в Бутырскую тюрьму. Приёмыхова с товарищами провели по камерам, где он беседовал с арестантами. Каково же было удивление артиста: никто из обитателей не знал ни одной настоящей лагерной песни! Пели в основном Высоцкого, Розенбаума или низкопробную шансонную «блатоту». Лишь в одной из камер старый сиделец исполнил, путаясь и сбиваясь, «блатной фольклор» — «Девушку из Нагасаки»…

«Вышка» отменяется, или Загадка «блатных орденов»

Но всё это, повторим, не помогает нам определить времени создания песни об урке-солдате. Есть, однако, другая зацепка — блатная песня «Письмо подруге»:

Шлю тебе, моя голубоглазая,

Может быть, последнее письмо.

Никому о нём ты не рассказывай —

Для тебя написано оно.

Помнишь, как судили нас с ребятами

В маленьком и грязном нарсуде?

Я всё время публику оглядывал,

Но тебя не видел я нигде.

Суд идёт, и наш процесс кончается,

И судья выносит приговор,

И чему-то глупо улыбается

Старый лупоглазый прокурор.

И защита тоже улыбается,

Даже улыбается конвой.

Слышу: приговор наш отменяется,

Заменяют нам расстрел тюрьмой.

Я ещё раз оглянулся, милая,

Но тебя нигде не увидал.

И тогда шепнул на ухо Рыжему,

Чтоб тебе письмо он передал.

Говорят, что ты совсем фартовая,

С фраерами начала гулять.

Говорят, что ты, моя дешёвая,

Рестораны стала посещать.

Может, фраер в галстучке атласном

Обнимает крепко у ворот.

Но не смейся, милая, напрасно —

Старый урка всё равно придёт.

Я ещё вернусь с тюремной славою

И с блатной наколкой на груди.

Только ты меня, порча шалавая,

На широкой площади не жди!

Судя по тексту, содержание песни относится к 1947 году, когда вступил в действие указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года «Об отмене смертной казни». Смысл «Письма подруги» сводится как раз к тому, что возлюбленная вора, обречённого на расстрел, пустилась во все тяжкие; между тем ему по новому указу заменяют «вышку», и он пишет письмо, где обещает отбыть наказание и вернуться домой, а в некоторых вариантах — даже расправиться с «неверной».

Для нас, однако, интересно то, что два последних куплета совпадают с завершающими четверостишиями песни о блатном фронтовике. Причём в некоторых вариантах «Письма подруге» ордена даже не заменяются на уголовную наколку. К примеру, Аркадий Северный в ленинградских концертах 1973–1974 годов поёт:

Я вернусь к тебе с тюремной славою,

С орденами на блатной груди,

Но тогда уж ты, порча шалавая,

На тюремной площади не жди.

И далее следует забавное толкование Северного: «Что это за ордена на блатной груди, которыми собирается похвалиться герой этой песни? Это своеобразные знаки отличия, которыми воровской сход награждал наиболее отличившихся. Они накалывались на грудь в виде татуировок, изображали различного вида кресты и цепи к ним. Обладатели некоторых видов наколок могли пользоваться неограниченной властью на воровских зонах. Их приказы выполнялись беспрекословно, их называли “королями зон” или по фене “маза”. Быть королём — значит держать мазу. Это мог быть, как тогда говорили, наиболее авторитетный вор в законе, которого его товарищи по ремеслу не могли упрекнуть ни в чём. Он, как правило, занимал лучшее помещение, был окружён личной гвардией из наиболее уважаемых и грозных воров».