Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров - [35]

И на сей раз выход мадам Кальман бы выстроен театрально: она появилась в гостиной в тот самый момент, когда все вопросы камеристки были исчерпаны и возникла пауза. Вера Кальман вышла ко мне в коротком и облегающем элегантном костюме, видимо, тоже от Диора, в ярко – бирюзовой пенящейся блузке и такой же бирюзовой повязке на белокурых волосах. На ногах были туфельки на высоченных каблуках, макияж на лице и лак на ногтях – ослепительно ярки.

Беседовать с ней было неутомительно: деловая женщина, она охотно говорила на любые темы, а если какие деликатного свойства и обходила, то весьма элегантно, ссылаясь на недостаточное владение, например, русским языком. Очень мило путала даты: «Ах, я в этом всегда была не сильна…» Слегка лукаво, что называется «на голубом глазу» запутывала и передергивала события, факты. Обожала фразы типа: «Ах, это был чудный, чудный, бесподобный человек!» Но я быстро осознала, что это тоже часть той игры, которую она играет многие годы, часть имиджа «Любимой Женщины Имре Кальмана».

– Мадам Кальман, Вы ведь родом из России?

– Я родилась в Перми, в монастыре, куда маму из Петербурга привез перед моим рождением отец. Он принадлежал к царской фамилии и был женат, у него уже были сыновья. Мама – из рода Макинских, Соня Макинская. Когда их связь открылась – а надо сказать, что мама очень любила моего отца,– ее родители заявили, что знать больше свою дочь не хотят. Так она попала в Пермь, в монастырь. Как – то в монастыре появился человек, который своими разговорами чрезвычайно заинтересовал молодую девушку. Это оказался Григорий Распутин. Наслышанная о его необыкновенных способностях, она захотела узнать, кто же у нее родится: мальчик или девочка? Распутин ответил: «Сонечка, не сомневайся, у тебя будет замечательный сын!» Когда ребенок появился на свет, мама попросила монахинь показать ей мальчика… Каждый раз, повторяя эту историю, мама добавляла: «Представляешь, даже этого он не знал! А ведь считался провидцем!»

Когда началась ужасная революция, мы с мамой уехали в Шанхай и жили там около года. Жили бедно, она никак не могла найти работу, а я очень боялась китайцев с их маленькими косичками за спиной. Потом удалось переехать в Швецию, где мама получила паспорт. И тогда мы отправились в Париж. Мама была очень красивая женщина, ее сразу же взяли работать манекенщицей в один из самых известных в Париже домов моды. Она вышла замуж за француза, но семейная жизнь не клеилась, и мы вновь переехали – теперь уже в Берлин.

– А как Вы познакомились с Кальманом?

– Мне было уже пять лет, когда Berliner Schauspielhaus дал объявление, что набирает маленьких детей для участия в оперетте Кальмана «Марица». Отбор я прошла и начала играть в спектакле: несколько слов и книксен. Так я стала зарабатывать деньги. А как – то раз моя маленькая подружка по спектаклю сказала: «Смотри, господин Кальман приехал!». Я его сразу узнала, видела фотографию в газетах. Набралась смелости и подошла за автографом. Он спросил: «Откуда у тебя такие красивые белокурые волосы? Ты венгерка? Я ответила, что – русская. Кальман велел директору театра принести карандаш и написал: «Маленькая русская девочка Верушка, будь счастлива!» И расписался. Этот автограф у меня хранится до сих пор. Ни он, ни я не подозревали, что двенадцать лет спустя мы встретимся в Вене, и я стану его женой. Вот такая почти опереточная история.

– А как Вы оказались в Вене?

– Получила работу в варьете. Я была хорошо сложена, у меня были красивые ноги, небольшой талант, и меня охотно ангажировали. Я была, что называется, number girl и имела огромный успех: мало одежды, зато на голове большой и красивый русский кокошник. Как – то пришел в варьете Кальман с друзьями и мне велели, проходя мимо их ложи, сделать книксен. После спектакля, когда я надела свои старенькие платье и пальто и вышла из гримерной, Кальман, который, как оказалось, узнал во мне ту маленькую девочку из Берлина, подошел и спросил: «Где ты живешь?» Потом я часто встречала его в знаменитом кафе «Захер», где собиралась вся венская театральная элита. Он приходил туда с Францем Легаром, но мы больше не разговаривали. Лишь смотрели друг на друга. Так прошло недели две. И вот я стою у гардероба и жду, пока мне подадут пальто. Подошел Кальман. Гардеробщица бросилась за его одеждой. Кальман: «Нет, сначала обслужите мадемуазель». Гардеробщица: «Но, герр Кальман, она же все равно никогда не платит!» «Ничего, я за нее заплачу». Потом повернулся ко мне и сказал: «Меня зовут Эммерих Кальман. Чем я могу быть Вам полезен?» Это были самые красивые слова, которые я слышала за всю мою жизнь.

Кальман представил меня директору театра знаменитому Губерту Маришке. И я получила роль гризетки в оперетте «Герцогиня из Чикаго», крошечную роль, всего несколько слов по – французски. Теперь я каждый день приходила в театр на репетицию, где уже ждал Кальман, и у него всегда были с собой два бутерброда с ветчиной: один для него, другой для меня.

– Его любовь к ветчине общеизвестна.

– Да, он очень любил ветчину, но не такую, которую продают сегодня. Та ветчина была светло – розовая и не такая соленая, как нынче, а даже скорее сладкая. А потом он пригласил меня пообедать с ним в ресторане. Я очень хотела пойти, но надеть было нечего. Мы с мамой были бедны, как церковные мыши, платья мои для ресторана не годились. Кальман купил мне новое платье в магазине на Кертнерштрассе, очень дорогом магазине. С тех пор я ношу только очень дорогие платья и только «от кутюр».