«Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР» - [35]
Иногда жалею, что не пошла в науку. По-хорошему завидую ученым. Их работа налицо – открытия, изобретения, научные труды. А у меня – одна суета. Работы невпроворот, а оглянешься, и вроде бы и не делала ничего. Все восхищаются Большим театром. Водят туда иностранные делегации. А всякий раз деньги на нужды главного театра страны приходится выбивать. Не просить, а выбивать. Культура нравится всем, и всем она нужна, но денег на нее давать никто не хочет. Я, как бывший авиатор[158], интересуюсь авиационными делами. Знаю, что Дементьеву[159] всегда дают столько, сколько ему нужно. И дополнительно попросит – дадут. Нужды авиации – святое дело. Не собираюсь умалять значения авиационной промышленности. Но культура тоже имеет большое значение. Вспомнить хотя бы, сколько сделали для укрепления боевого духа во время войны фронтовые бригады и театры! Успехами наших артистов мы гордиться любим, а денег на это дело жалеем. Очень жаль времени, которое уходит на бестолковую суету, на уговоры и просьбы, без которых можно обойтись. За границей слышу: «Мы завидуем советским артистам, которые ни в чем не знают нужды». Так и хочется спросить – а знаете ли вы, благодаря кому они не знают нужды? Благодаря работе нашего министерства. Конечно же, не говорю так. Это было бы нескромно. Но так и подмывает сказать.
Все восхищаются «принципиальностью» и «строгостью» Лапина[160]. Людвиковский[161] напился, поскандалил, попал в милицию, Лапину прислали протокол. Лапин не только уволил Людвиковского, но и разогнал его оркестр! Не вижу в этом никакой «принципиальности». Сказала бы, что это просто глупость, если бы не знала больше других. Лапин давно искал повод, и вот, наконец, повод подвернулся. Причина не в том, что Людвиковский поскандалил в пьяном виде. Причина в том, что он позволял себе говорить, будучи трезвым. Молчание – золото. Людвиковскому не стоило критиковать действия Лапина, которому Суслов лично поручил навести порядок на радио и телевидении.
Если бы у меня была бы такая возможность, то забрала бы Людвиковского вместе с его оркестром к себе. Формально могу это сделать, а на деле нет. Жаль терять такой хороший коллектив. Людвиковского тоже жаль. Он человек хороший, только язык за зубами держать не умеет.
Написала бы, что Николай все дальше и дальше отдаляется от меня, но дальше уже некуда отдаляться. Мы совершенно чужие друг другу люди. Пусть и живем вместе. Пусть и притворяемся семьей. Очень больно это сознавать. Не могу понять, где я допустила ошибку? Когда? Обидно. После того как один раз обожглась, долго все обдумывала, сомневалась, присматривалась. И снова обожглась. Наступила во второй раз на те же грабли. Мне всегда казалось, что я умею разбираться в людях. А оказывается – не умею. Заместителей и начальников управлений выбираю правильно, а вот мужей – нет. Это любовь застилает мне глаза? Не знаю. В первый раз от любви потеряла голову, было такое дело. Но во второй держала свои чувства в узде. Не давала им взять верх над разумом. Не раз предлагала: «давай все прекратим». Николай всякий раз убеждал меня в том, что я совершаю ошибку. Говорил, что любит, что не может жить без меня. Говорил так горячо, что я верила. Не видела причин для того, чтобы ему меня обманывать. Да он и не обманывал. Просто его чувство было мельче моего. Я любила по-настоящему, а для него это было всего лишь очередное увлечение. Да, так оно и было. Вспыхнул, загорелся и быстро погас. Маме он никогда не нравился. Я сначала отмахивалась – так у всех. Какой теще нравится зять? Потом задумалась, но уже поздно было что-то менять.
Когда-то я винила во всем Молотова, который направил Николая в Чехословакию, и Никиту Сергеевича, который не согласился вернуть его в Москву, когда я об этом просила. Сказал: «Сама можешь остаться здесь, а он пусть там поработает». И на том спасибо, что не отправил следом за Николаем. Я не могла ехать в Чехословакию. Что бы я там делала? Заведовала бы посольской библиотекой? Но я очень старалась вернуть Николая в Москву. Никто, кроме меня, не знает, как я старалась. А теперь я слышу упреки – ты же не захотела за мной ехать. Не захотела? Не могла я, и Николай это прекрасно знает. Это означало перечеркнуть всю мою карьеру. Столько трудов пропало бы впустую. Почему я должна была этим жертвовать? Почему ради любви нужно непременно чем-то жертвовать? Кто это сказал? Почему сам Николай не отказался от дипломатической работы? Сразу, еще до того, как уехал. У него же был выбор. Он мог бы остаться зампредом Моссовета. Но он согласился, согласился сам, а мне сказал, что его согласия никто не спрашивал. Правду я узнала только в 57-м. Молотов рассказал, как было дело перед тем, как уехать в Монголию[162]. Да и после он в Москву не особенно-то и рвался, делал дипломатическую карьеру. Я его понимаю. Был трудный момент. По-настоящему трудный. Из секретаря горкома в зампреды горисполкома – это еще хуже, чем из секретаря ЦК в министры. Николаю представилась возможность проявить себя, он за нее ухватился. А то так бы и ушел на пенсию из исполкома. Я все понимаю. Но и меня надо понять. Не надо обвинять меня понапрасну. В этом и вся суть нашего брака. Я прощаю, мирюсь, глотаю обвинения. Николай же непогрешим. Он все делает правильно. А если что-то и неправильно, то в этом опять же моя вина. Я устала быть виноватой. Ох, если бы кто-то знал, как я устала.
