«Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР» - [10]
Эфрос[37] собрался ставить «Правду» Корнейчука[38]. Приходил советоваться. Долго рассказывал о том, как он видит постановку. Рассказ мне понравился. Эфрос очень талантлив. В первую очередь благодаря ему, а не Дунаеву[39], театр на Малой Бронной стал одним из лучших в Москве. Радуюсь тому, что в 67-м уберегла театр от закрытия. Хорошо понимаю, почему Эфрос хочет поставить «Правду». Он созрел для руководства театром и надеется, что революционная пьеса поможет ему этого достичь. Неудачи бывают у всех[40]. Главное в том, как человек реагирует на критику. Эфрос принимает критику к сведению. Замысел с «Правдой» хорош, но я отсоветовала браться за нее. Все постановки, имеющие отношение к Ленину и Октябрю, надо утверждать в ЦК. Даже если я попрошу, Эфросу не разрешат ставить «Правду». Это одна из классических революционных пьес. В ней когда-то играл Ленина сам Штраух[41]. К ней отношение особое. А если бы даже и разрешили, то до премьеры все равно бы дело не дошло. Новое видение пьесы расценят как покушение на идеалы и спектакль запретят. У меня достаточно опыта для того, чтобы предвидеть такие вещи. Хотя идея у Эфроса очень хорошая. И ему жаль с ней расставаться. Он пытался спорить. Приводил в пример несколько постановок к ленинскому юбилею[42]. Но юбилей уже прошел, и в прошлом году обстановка была другая. Посоветовала Эфросу разрабатывать производственную тему. Это свежо, современно, и есть возможность проявить себя. А после нескольких успешных «производственных» постановок можно браться и за тему Октября. Всему свое время.
С Эфросом очень приятно разговаривать. Проговорили почти три часа, а я нисколько не устала. Общение с умными интеллигентными людьми меня не утомляет. А вот с дураками – тяжело.
Комиссия по выездам[43] – сборище настоящих вредителей-бюрократов. Чуть было не сорвали гастроли нашего цирка в Испании и Португалии из-за чисто формальных придирок. Причем всегда все выясняется в самый последний момент. Приходится звонить, требовать, просить, добиваться. А что делать? Нельзя же срывать гастроли, к которым и у нас, и у них столько готовились. Добиваюсь, а потом ползут новые слухи. Мерзкие, гадкие слухи. Хорошего никто никогда не придумает, только гадости. Бардиан[44] дал взятку Фурцевой, чтобы та «протолкнула» ему гастроли. Кто только не давал мне этих взяток, только вот я ни одной так и не увидела! Но все равно сплетничают. Поводы находятся каждый день. Если отказала, так не по делу, а из-за того, что меня не «подмаслили». Если разрешила, то не в интересах дела, а за взятку. Хуже всего, что эти слухи сбивают с толку честных людей. Они слышат, что «Фурцева берет», и пытаются дать. Когда начинаю стыдить, ответ один и тот же: «мы слышали». От кого слышали? Молчат, краснеют, но имен не называют. Противно.
Когда я узнала о смерти Никиты Сергеевича, то подумала – сейчас меня отпустит. Сколько можно помнить обиду? Надо забыть. Но забыть не получается. Наоборот – стала вспоминать чаще. Вспоминать? Да я же постоянно об этом помню. Обида как зубная боль. Ноет себе внутри и ноет, а как выпьешь холодной воды – усилится. И один вопрос в голове – почему? За что? Разве я заслужила?
Я никогда не держалась за должность секретаря ЦК, хотя все считают иначе. Мухитдинов[45] сказал однажды: «Зачем Фурцева постоянно говорит, что в Президиуме должна быть хотя бы одна женщина? Боится, что ее снимут?» Все переврал. Я никогда не говорила про себя и Президиум. Я говорила, что в каждом комитете, начиная с районных, должна быть женщина-секретарь. По многим вопросам женщина может прийти только к женщине. Я испытала это на своей шкуре, когда работала в Коренево. Возникла проблема, а пойти не к кому. Сунулась было к первому секретарю обкома Варейкису, а он до конца не дослушал. Рассмеялся и рукой махнул – ох уж эти бабские выдумки. Председатель исполкома Рябинин меня хотя бы выслушал, но вникать не захотел. Сказал – единственное, что могу сделать, так это убрать тебя из района. В Крым, в Феодосию, поедешь секретарем горкома комсомола? Поеду, говорю, как не поехать. У меня тогда такое состояние было, что хоть в Феодосию, хоть в петлю, хоть в реку – все едино. Уехала, как оплеванная. Чего мне только вслед не говорили. А если бы на месте Рябинина сидела женщина, так она бы меня поняла, как баба бабу. Мужчины многого не понимают, да и не объяснишь им всего. Вот потому я и предложила Президиуму принять постановление о том, чтобы одним из секретарей комитета партии выбирали женщину. Ильич считал нужным, чтобы женщины принимали участие в руководстве. Я его слова на заседании и процитировала: «Управляя, женщины научатся быстро и догонят мужчин». А все решили, будто я хочу свое положение упрочить, хотя я за должность секретаря не держалась.
Я всегда считала и считаю, что работать надо там, куда направит партия. Так я воспитана. Если бы Никита Сергеевич пригласил бы меня обсудить мое новое назначение, я бы, конечно же, согласилась. Министром, так министром. Да хоть директором совхоза, только бы по-людски все сделали, а не за моей спиной. О том, что в отношении меня принято такое решение, я узнала последней. Как гром среди ясного неба. Михайлов, и тот раньше меня узнал, что меня назначили на его место. Звонит – Екатерина Алексеевна, когда будете принимать дела, меня в Индонезию отправляют, тороплюсь. А я сижу и ничего не понимаю. Никита Сергеевич меня не принимает, Козлов занят… Ну и дела, думаю. А потом мне на ушко шепнули: «Сам сказал – пусть спасибо скажет, за то, что министром осталась». Спасибо. А сам-то Никита Сергеевич в свое время не захотел из Первых секретарей в министры сельского хозяйства идти.
