Я пережила Освенцим - [41]

— Уходите отсюда, шеф может войти. Как вы сюда попали?

— Через дверь.

— Посмотрите на эту девочку…

— Эту, со скакалкой?

— Да.

Хустек неистовствовал, данное ему право решать человеческие судьбы, их жизнь или смерть — пьянило его. Он метался по «залу», вылавливал своими глазками испуганные, искаженные болью лица, хватал за плечи старых женщин и толкал их в «сторону смерти», изрыгая отрывистые приказания:

— Здесь! Вперед! Стоять! Иди!

Он даже расстегнул мундир, устав от этого своего упоительного занятия, и огляделся вокруг.

Девочка со скакалкой решила, вероятно, что теперь уже ничто не мешает ей прыгать. Впрочем, ей, видно, вовсе незнакомо было чувство страха. Может быть, в окружавшей ее прежде жизни не было злых людей. Она прыгнула через веревку, не сводя огромных детских глаз с лица Хустека. На какую-то секунду им овладело удивление, затем он протянул руку, указывая ей направление.

— Вперед! Живо!

Улыбка озарила ее прелестное личико, когда она, ничего не подозревая, прыгнула в «сторону смерти».

Вацек все еще был рядом со мной. Он стал мне вдруг невыразимо близким. Я знала, что он так же, как и я, был потрясен этим страшным зрелищем.

— Еще ничего не понимает, — проговорил он, — просто-напросто взяла да и прыгнула.

— Откуда ей понимать?.. Разве она провинилась? Как она может о чем-нибудь догадываться?

Бася, проверявшая рядом мешки, предостерегающе толкнула меня.

— Шеф, осторожно!

Но Вацека уже не было. Он исчез так же незаметно, как и появился. Я нагнулась над мешком и стала громко сверять его содержимое со списком. Все во мне дрожало.

Платье… блузка… передник…

Закончив, я закинула мешок на спину, и вышла. В это время отобранных вывели во двор. Я поискала взглядом девочку. Она шла, застегивая пальтецо, словно идя на прогулку. И при этом что-то оживленно говорила пожилой женщине — вероятно матери.

Я поравнялась с ними. Хотела насмотреться на эту девочку, запечатлеть в памяти ее лицо. Когда они проходили совсем рядом со мной, девочка вынула из кармана беретик и надела на голову.

«Как это страшно! — кричало все во мне. — Зачем ей этот берет? Через несколько минут от нее самой не останется и следа…»

Это был небольшой транспорт — около двухсот человек.

Впереди шли пожилые женщины и дети, за ними мужчины. Они шли, беспокойно озираясь, предчувствуя что-то. Некоторые, видя на нас номера, догадывались, что мы заключенные, и спрашивали умоляюще, боясь ответа:

— Куда мы идем?

Какой-то мужчина с лицом ученого, проходя мимо меня, приподнял шляпу.

— Донна, куда нас ведут?

Я представила себе, что это мой отец. Что сказать ему?

— В дезинфекцию, — ответила я самым спокойным тоном, стараясь при этом улыбаться, чтобы не вызвать сомнений.

Лица мужчин прояснились. Кто-то поблагодарил меня, вздохнув с облегчением. Они благодарили меня!..

Колонна удалялась. Ее замыкали два часовых с винтовками, они шли медленно и над чем-то смеялись. Наверное, рассказывали друг другу анекдоты.

Я бросила мешок… Нет. Невозможно жить так дальше… Но что я могу придумать?..

Мне навстречу выбежала Зося.

— Ты помнишь лойферку Малю?

— Кажется, помню, это та, подопечная ауфзеерки и оберки?

— Знаешь, она убежала.

Зося рассказывала волнуясь, с раскрасневшимся лицом.

— Ах, какая это прекрасная, необыкновенная история! Маля попала сюда с транспортом из Бельгии. Она польская еврейка, хорошо знает языки. Красивая, умная. Работая в течение двух лет лойферкой, сумела завоевать доверие начальства. Потом она познакомилась с кем-то из мужского и они полюбили друг друга…

— А кто он?

— Поляк из Варшавы. Об этой любви знает весь лагерь. Он тоже был на должности, и им удавалось часто встречаться.

— Ну, а как же они убежали?

— Он раздобыл эсэсовский мундир, она — платье ауфзеерки. Он достал все нужные бланки для пропусков, наверно, кто-то им в этом помогал. Во всяком случае, все сошло удачно. Разве ты не слышала сирену?

— Не слышала, я была занята, прибыл итальянский транспорт.

— И зачем ты только туда пошла?

— Послали проверять мешки в зауне.

— Не думай о транспорте, Кристя. Лучше порадуемся, что эти двое убежали. Видишь, оказывается, можно отсюда выбраться.

Ни о чем другом не говорили, только о бегстве Мали. Все нервничали — а вдруг беглецов поймают. В лагере усилили охрану. Оберка металась, как разъяренная фурия, она то и дело производила обыски в бараках, била всех подряд, заставляла простаивать часами на коленях за всякий пустяк.

А мы радовались счастью той, которой так повезло. Мы представляли себе Малю на свободе. Маля без штрайфы на спине, без номера. Вот Маля идет со своим возлюбленным под руку по улицам города, они улыбаются людям, вокруг нет проволоки, они счастливы. Они вышли отсюда… Это не поддавалось пониманию. Разве мы задумывались над тем, что свобода «за проволокой» еще вовсе не свобода, что и там повсюду рыскали гестаповцы. Были у бежавших и материальные затруднения и многое другое… Все это казалось нам неважным, важно одно — выйти за проволоку… Получить наконец возможность действовать, а потом… Потом все уже хорошо… Лучше, чем здесь…

Пришли посылки.

— Кристя, тебе тоже прислали! Из Варшавы.

Я побежала в комнату в конце барака, Бася вместе со мной. Ауфзеерка, прежде чем выдать нам посылки, проверяла их содержимое. Кромсала хлеб, вскрывала коробки с мармеладом, рассматривала на свет бумажки, не написано ли там что-нибудь.