Я останавливаю время - [66]

— Не стесняйтесь показывать страдания людей… — говорил он мне. — Смерть, слезы, страдания. Ибо в этом огромная сила утверждения жизни. Покажите страдания раненого на поле боя солдата. Покажите солдатский тяжкий труд. Снимите смерть солдата. Не стесняйтесь — плачьте сами, но снимайте… Пусть видят все. Пусть слезы зальют ваши глаза, но вы его снимите… Пусть видят все, как и ради чего он умирает. Ибо гуманистична, как ничто другое, смерть ради жизни. Снимите на поле боя медсестру — совсем девочку — хрупкую, юную. Превозмогая ужас и страх, тянет она непосильную ношу. Снимите первую перевязку. Крупно — нежные маленькие руки, рану, кровь. Снимите глаза сестры и глаза раненого. Снимите людей. Ибо они своим тяжким трудом, трудом непосильным, изнурительным, трудом и страданиями делают будущий мир. Снимите врага, его звериный облик…

Александр Петрович замолчал, задумался на секунду, посмотрел на меня внимательно, как бы проверяя, точно ли он говорит.

— Я говорю не просто о любом немце — он такой же, как мы с вами, похож на человека и может вызвать жалость и участие. Русскому присущи гуманность и человечность больше, чем кому-нибудь другому. Я говорю о содеянном фашистом зле. О том варварстве и педантичности, с которой он расстреливает наших людей, жжет села и города, калечит нашу землю. Все это и будет подлинным обликом, настоящим лицом фашиста-зверя, врага человечества, варвара двадцатого века. Для этого не нужно ходить в тыл к немцам, хотя и это не исключено. Присмотритесь к дорогам войны. Дорога сама по себе лицо войны. По дорогам идут войска в наступление, по дорогам отступает враг, оставляя расстрелянных и повешенных… Присмотритесь к дороге — и к той, которая проложена, и к той, которую прокладывает война. Вы не раз показывали ее в Севастополе. Это страшное, потрясающее зрелище… Мы скоро начнем наступление и погоним врага с нашей Родины. Мы погоним его с наших просторов — от Волги через Днепр, Вислу — до Одера, Эльбы, Рейна. Вспоминайте этот наш разговор. Он вам во многом поможет. Поможет показать, как достается мир… Когда-нибудь дети наши по нашим кадрам будут учиться понимать цену жизни, цену мира и ужас, нелепость войны.

До этой минуты нам запрещалось снимать страдания и смерть советского человека. На поле боя советский воин должен был быть физически бессмертным. Так мы и старались снимать, исключая тем самым подвиг смерти ради жизни.

Я с ужасом оглянулся на пройденный мной как оператором путь. Сколько я потерял! Сколько кадров осталось не снятыми, сколько подвигов не запечатлено на кинопленку…

…Короткой была эта встреча. Но она была из тех встреч, которые заставляют пересмотреть свое отношение ко всему. А в те дни всем была война, война ради будущей жизни, будущего мира.

Через несколько дней Довженко вернулся на фронт.

АРХАНГЕЛЬСК СОРОК ВТОРОГО

Снова я коснулся истины и, не поняв, прошел мимо…

Антуан де Сент-Экзюпери

Время, как на крыльях, — летело, торопилось. Залечилась прошлая контузия. Сменил Черноморский флот на Северный. Севастополь на Архангельск. Осень сорок второго. Мы, четыре военных кинооператора с разных фронтов, будем сопровождать караван на советских кораблях в Англию и Америку. Порт отправления — Архангельск.

Архангельск встретил нас тропической жарой и бесконечно длинным днем. Солнце парило вовсю — необыкновенно ярко — не то, что в мрачной Москве.

Наше жилье — гостиница «Интурист» — несуразным каменным квадратом доминировала над деревянной массой приземистых домиков с дощатым тротуаром, напоминая серый, мрачный утес. Сколько времени предстояло ждать, и когда в путь — никто не знал. В ожидании, чтобы не болтаться без дела, мы решили снять небольшой фильм — «Архангельск сорок второго года».

Мы быстро освоились в северной столице. Добрали свой довоенный вес и заскучали по фронту.

А положение на фронте было напряженным. К концу августа особенно тяжело было под Сталинградом. Немцам удалось прорвать нашу оборону и переправиться через Дон. Гитлер отдал приказ о взятии Сталинграда — к двадцать пятому августа.

Мы оказались в самом ужасном положении — сидели и «загорали» в ожидании каравана, жалея о том, что не попросились просто под Сталинград. Два раза пришел караван из Англии. Один раз — остатки каравана из Америки.

Мы тогда не знали — это держалось в строгом секрете — о трагедии в Баренцевом море, когда караван PQ-17, тридцать пять судов, шедший с военным грузом в Архангельск, подвергся жесточайшему нападению немецких подводных лодок и авиации. Это было в самом начале июля 1941 года. До места назначения прорвались только одиннадцать кораблей, остальные, несмотря на мощный сопровождающий конвой в девятнадцать военных кораблей, были потоплены.

Архангельск превратился в город с населением, говорящим на многих наречиях мира. Иной раз даже не верилось, что мы живем в старинном русском городе. Всюду бродили и шумели на разный лад пестро одетые моряки из разношерстных команд иностранных кораблей.

Архангельск не испытал еще ни одного налета немецкой авиации. Город был целехоньким, и жители не знали ни тревог, ни страданий военного времени. Мы снимали приход и разгрузку кораблей в порту, вели репортаж-наблюдение на улицах и набережных. Впервые на главной улице Архангельска в один из самых жарких августовских дней удивленные аборигены увидели негров, щеголявших в рыжих лисьих папахах и тяжелых оленьих дохах. Мы сняли эту поразительную смесь полярного с экваториальным в контрасте с одеждой горожан, облаченных в легкие летние ткани.