Я останавливаю время - [42]

Неизвестному зрителю вторил режиссер В. Немоляев:

«…Вкус, прекрасная композиция, умение выбирать тему, а главное — как-то по-новому и интересно отобразить нашу многогранную действительность…»

Я выбрал эти записи не из-за «вкуса» или «композиции» — из-за неизменной нашей «многогранной действительности», о которой писали почти все — и не по традиции, а, скорее всего, по велению сердца: записи были очень разные, но неизменно искренние и откровенные.

Оператор первого советского цветного фильма «Груня Корнакова» Г. Рейсгоф хвалил мои цветные работы. Наверное, это была одна из наших фотовыставок, на которой были представлены цветные фотографии, и думаю, что именно это привлекло к ней такое внимание.

В день открытия выставки, просматривая вечером первые записи, я вдруг обнаружил эту: «Замечательные фотографии, которые следует называть произведениями искусства… Григорий Александров».

А под ней короткое: «С восхищением присоединяюсь к высокой оценке. Любовь Орлова».

Как я их просмотрел? Или «заговорили» друзья — операторы и фотохроникеры, или выходил в буфет «схватить» бутерброд со стаканом лимонада? Или уж настолько потерял голову, что вообще ничего вокруг не замечал?

На следующий день на выставку пожаловал секретарь Президиума Верховного Совета Александр Григорьевич Горкин. Я не раз видел его, снимал на сессиях Верховного Совета, на встречах и награждениях, где он неизменно присутствовал. Что привело его на выставку в Дом кино? Может быть, думал увидеть себя? Или в свободное от Верховного Совета время занимался фотографией? Да и откуда он вообще узнал об этой выставке? Не знаю. Он взял меня под руку и так обошел всю выставку, особенно задержавшись у стенда с цветными фотографиями павильонов ВСХВ. Смотрел и вблизи, и отходя на расстояние, наклонял голову то на один бок, то на другой. Неподалеку, не мешая нам, прохаживался директор Дома кино — С. Левинсон.

— Ты не возражаешь, если я привезу Вячеслава Михайловича Молотова? — спросил Горкин, уже прощаясь. — Он любит хорошее искусство. Не возражаешь?

Я не возражал.

Каким-то образом дирекция Дома кино прознала про такую возможность.

— Ты что, знаком с Вячеславом Михайловичем? — спросил меня Левинсон.

— А как вы думаете? — неопределенно ответил я.

Дом кино «отдраили» к «высокому визиту», но он так и не состоялся…

Зато 13 мая вдруг в дверях выставочного зала я увидел огромную голову Эйзенштейна. Он спросил что-то у дежурной и направился прямо ко мне.

— Ну, показывайте ваши достижения…

Я был ошеломлен гораздо больше, чем визитом Горкина. Эйзенштейн, «мастер номер один» нашего кинематографа, был от меня так же далек, как Господь Бог.

Его приход на мою скромную выставку был для меня и царским подарком, и самым страшным экзаменом: все знали изысканность его композиций, высочайшее чувство формы, непревзойденную эрудицию. Он пробыл на выставке долго — очень долго… Водил меня за собой, изредка роняя короткие точные реплики. Иногда мне казалось, что он забывал, что я стою рядом, что я вообще существую, потом вдруг на меня обрушилось его ироничное, но заинтересованное внимание.

Уже прощаясь, он вдруг замешкался, стал искать что-то глазами, а обнаружив у дальней стены красное пятно «книги отзывов», отправился к столику и, наклонившись над ним, быстро записал:

«Впечатление от выставки работ тов. Микоша прекрасное. Радует талант и свежесть, вкус и зрелость мастерства. От души желаю автору дальнейших блестящих успехов. Сергей Эйзенштейн. 13.V.40 г.».

Я понял, что сдал свой главный экзамен. С тех пор число «13» стало счастливым для меня — я словно перевалил какую-то невидимую черту, за которой уже никакая «чертовщина» не могла меня «достать»…

Появились, впрочем, в моей красной книге и другие записи, которыми я мог по праву гордиться — это отзывы «старейшин» двух цехов — «фотоцеха» и операторского «цеха», снимавшие еще В.И. Ленина.

Первая запись была сбивчивой, записанной красивым «старинным» почерком на отдельном листке, который я потом, расшив альбом, вшил, встроил в него:

«Счастлив, что дожил видеть не просто фотографическую выставку, а выставку фотохудожественную — юного большого мастера фотоискусства.

Микоша является большим примером для нас всех своим чутким и умелым подходом с любовью к ценному и нужному фотоискусству, которое наша культурная общественность и правительство оценивают по должному…

От всей души желаю тебе, дорогой Микоша, много-много лет здоровья и быть полезным своим искусством для нашей культурной социалистической родины.

Простите, что я от души выразил слово Тебе, ибо Вы и Ваше стремление к фотоискусству мне родные и близкие…». Петр Оцуп.

Еще с двадцатых — саратовских — годов хранилась у меня открытка: В.И. Ленин в своем кабинете склонился над газетой. А совсем недавно — в начале года — в журнале «Огонек», кажется в № 2, появилась статья «Как я фотографировал Ленина», подписанная — «Петр Оцуп».

Я несколько раз перечитал летящие строчки, сбивающиеся с «ты» на «вы», записанные стариком Оцупом. Меня не было, когда он осматривал выставку, и эта запись была для меня, что называется, «нечаянной радостью».