Я останавливаю время - [18]

— Идите, оформляйтесь! Желаю удачи!

И я пошел — пошел бродить по всей земле, по всей планете…

На следующий день, придя на студию уже ассистентом кинооператора, я столкнулся со страшной суматохой во дворе. Вокруг грузовой машины бегали озабоченные люди и грузили на нее тяжелые ящики.

— Эй, малый! Чего стоишь разинув рот! Ну-ка, помоги мне!

И я присоединился к погрузочной работе. Таскал тяжелые неподъемные для одного человека ящики, которые, как я узнал позже, назывались аккумуляторами. Неудобный для переноски, тяжелый штатив — мы несли его с кем-то вдвоем. Большой кожаный кофр я помог нести, как потом узнал, известному тогда кинооператору Ивану Ивановичу Белякову.

— Осторожно, малый! Это камера «Дебри» — стоит ого-го! — предостерег он меня.

— Куда вы собираетесь ехать? — осмелев, спросил я.

— Не спрашивай, серьезнейшая съемка, брат! Будем снимать самого народного комиссара Максима Максимовича Литвинова!

— Возьмите меня с собой! Я ассистент оператора.

— Что ты, милый! У меня свой есть — видишь, на машине суетится? — Юра Фирганг. И к тому же взгляни — полная машина.

Огорчение мое было недолгим, потому что уже через несколько дней Иосилевич назначил меня помощником к оператору Сергею Семенову, которому вместе с другими операторами предстояло снимать первомайский парад на Красной площади. Я ликовал: попасть на первомайский парад — я даже не мог мечтать об этом.

Недалеко от Красной площади у подъезда «Фотохроники ТАСС» был сборный пункт всех кинооператоров — хроникеров и фоторепортеров, снимавших торжественные парады на Красной площади. Первого мая 1931 года в семь часов утра нас стали разводить по заранее определенным точкам. На крышу ГУМа, на Спасскую башню, на Исторический музей, на Никольскую и Сенатскую башни, на Василия Блаженного, на Лобное место…

«Самое-самое» было у Мавзолея Ленина, и снимали здесь «самые-самые» асы кинохроники — Михаил Ошурков, Иван Беляков, Борис Макасеев, Владимир Ещурин, Марк Трояновский, Алексей Лебедев, Сергей Семенов, у которого я, студент ГИКа, был помощником. Каждого оператора разводил по точкам заранее прикрепленный товарищ. Они почему-то, как правило, ходили с поднятыми воротниками, отчего их и прозвали «воротниками». Наш «воротник» подвел нас с Семеновым к правому крылу Мавзолея, где на тротуаре, недалеко от ограды и голубых елок стоял полутораметровый деревянный куб.

— Вот ваше место! Ставьте аппаратуру и отсюда никуда! Понятно?

Мы все поняли и, забравшись по приставной лесенке, поставили на штатив отличную для того времени кинокамеру «Дебри» и кофр с кассетами. Это была очень удобная точка для съемки, она охватывала и трибуну Мавзолея, где появится правительство, и Красную площадь, где пройдет демонстрация, и правую от Мавзолея трибуну, которая уже начала заполняться. Шли пестро одетые гости экзотических стран, строгие дипломаты, облаченные в парадные костюмы-формы аккредитованных в стране дипломатических миссий, ударники производства и полей, командиры Красной армии, представители науки и культуры. Наши кинооператоры еле успевали снимать прибывающих знаменитостей. Если бы мне тогда сказали, что через год я сам буду снимать первомайский парад, — я бы не поверил.

На той ли первой съемке у Мавзолея, или на других, когда снимал я сам — уже вспомнить невозможно, — видел я, как появлялись на гостевой трибуне Качалов, Мейерхольд, Станиславский, Иофан, Томский, Кончаловский, Нежданова, Щукин, Обухова, Толстой, Чуковский, Федин, Соболев; а в тот первый раз я видел, как трудно было снимать нашим кинохроникерам, не выходя за рамки дозволенного. Их строго охраняли прикрепленные к каждому «воротники». Я стоял рядом с оператором, растерянный и смущенный. Справа внизу колыхалась в волнении ожидания гостевая трибуна. Мне казалось, что все смотрят на меня, и я не знал, куда мне себя деть.

Вдруг ударили, переливаясь, куранты, и застрекотала наша камера. Как водопад, обрушилась овация. Легкой походкой, в черных сапогах, мягко ступая по гранитным ступеням, на трибуну Мавзолея стал подниматься Сталин. Немного отстав, за ним шли Молотов, Ворошилов и другие. Меня охватило непонятное волнение — такого я никогда не испытывал. Я смотрел не отрываясь на Него и больше ничего не видел. Охватившее меня волнение вызвало дрожь. Я забыл, что стою рядом с моим шефом, которому нужно помогать. Хорошо, что он неотрывно крутил ручку и смотрел в камеру — тоже на Него.

Передо мной на высокой трибуне Мавзолея, над коротким словом «Ленин» — стоял Сталин с поднятой для приветствия рукой и скупой улыбкой из-под черных усов. Я, как загипнотизированный, смотрел на «Него» и трясся в волнении. Из этого состояния меня вывел мой шеф. Кончилась пленка — нужна новая кассета.

— Давай скорей! Что с тобой? Ты весь дрожишь — тебе холодно?

Что я мог ответить?..

— Ничего, не волнуйся! Ты первый раз видишь Сталина? Это, как правило, бывает! Закаляйся! — напутствовал мой шеф.

Я не был уже «мальчишкой»: мой возраст — двадцать один год — для того времени был вполне зрелым, но я был далек от всего, что касалось моей будущей профессии. На этом событии я был только ассистентом оператора, а испытанный мною «мандраж» был непривычным и неодолимым. От зарядки до перезарядки камеры у меня было достаточно свободного времени, чтобы находиться под сильным гипнозом стоящего передо мной «Великого гения человечества». Живым я его никогда раньше не видел. Мое знакомство с ним через газеты и журналы меня никогда не волновало. Что же произошло теперь, когда я увидел его живым? Откуда такое неожиданное волнение?