Я останавливаю время - [17]

Такие реплики приводили к антагонизму между талантливой молодежью и лентяями, которые под видом общественников процветали в институте.

«Чистка», как цепная реакция, открыла широкую дорогу потоку доносов, кляуз, оговоров ни в чем не повинных (даже беспартийных) студентов, отличавшихся от общей массы своими незаурядными способностями. Так была исключена с нашего курса способная студентка Нина Курбатова. На нее пришла анонимка, что она из семьи богача — дворянина Курбатова, а его род прославился при дворе Ивана Грозного. Никакие доказательства непричастности не помогли.

Не поздоровилось и студенту с режиссерского факультета Швагерусу. Эйзенштейн имел неосторожность предречь студенту большое будущее, а Довженко ему прямо сказал:

— Если вы не зазнаетесь и не будете о себе слишком высокого мнения, то перед вами откроется широкая творческая дорога!

Швагерус очень большое внимание уделял философии. Выступая на многих диспутах, подтверждал свои мысли цитатами из Ленина, Маркса, Фейербаха, а однажды в споре с одним из лекторов-начетчиков позволил себе привести, как доказательство и подтверждение своей правоты, цитаты из Канта и Бердяева. Этого было вполне достаточно, чтобы «обличить» Швагеруса как носителя чуждой антимарксистской буржуазной идеологии. Швагеруса заклеймили и пришили ему ни больше ни меньше, как вражескую вылазку. Да и фамилия совсем не подходящая — явно не наш. Даже приказа об исключении не потребовалось — он просто исчез из института. Зависть и нетерпимость к студентам, которые были не похожи на всех и чем-то отличались от других, играла в институте того времени свою пагубную роль.

— Таких сажать надо — это классовые враги нашего идеологического фронта! — сказал на общем собрании директор института Чернов.

В институте стало «весело» учиться. Не проходило недели, чтобы кого-нибудь не прорабатывали. На этот раз круто взялись за Бориса Горбачева. На одном из собраний Борис после своего интересного выступления привел в заключение четверостишие Маяковского:

А музыкант не может

Вытащить рук

Из белых зубов

Разъяренных клавиш…

Чаша терпения «руководства» и «общественности» была переполнена. Началась разнузданная кампания против Бориса. Наконец было созвано общее собрание института. На стене висело объявление: «Долой маяковщину! Вон из института ее глашатая и проповедника Горбачева!»

Вскоре Горбачев был исключен из института.

В нашем институте сальеризм принял массовый характер.

Моцарта не надо было травить — на него просто доносили.

Я воспринимал происходящее не как внешний процесс, свойственный всему обществу, — хотя знал, что «чистка» — для всей партии, — а как разбушевавшуюся стихию зависти наших «функционеров». И никак не мог понять — почему они так сильны — и неуязвимы…

Наша компания поредела и немного «научилась жить».

Кто-то перестал «шуметь», кто-то ушел в себя, кто-то перестал интересоваться политикой, хотя интересы наши, как я теперь понимаю, были самые светлые и патриотичные — и весьма наивные.

А кто-то и не изменился: остался самим собой.

ПЕРВАЯ СЪЕМКА

Москва, 1 мая 1931 года

Как грозный духом был над нами, —

Иных не знали мы имен…

Александр Твардовский

Наступила весна 1931 года, а с ней и пора студенческой практики. Наш курс разбросали по разным местам. Ассистент оператора — это уже ближе к желанному, но еще так далеко до настоящего, что голова кружится…

Нас, несколько человек, определили на студию «Союзкино» на Потылихе. Потолкавшись неделю-две по длинным коридорам студии без дела, я понял, что от такой практики не только оператором, но и ассистентом не станешь.

Я решил попытать счастья на маленькой студии, приютившейся в одном из тесных Брянских переулков. Имея на руках документ, направляющий меня на практику в художественную студию, я предстал перед глазами директора студии кинохроники. Он прочитал направление, посмотрел на меня внимательно и вернул мне бумажку:

— Вы, молодой человек, ошиблись. Наша студия — совсем не то, куда вас посылают.

— А я уже оттуда…

— Ну и как вас там приняли, плохо?

— Да нет… Просто никак. Прошатался две недели без толку по коридорам…

Виктор Соломонович Иосилевич улыбнулся, посмотрел на меня хитрыми, добрыми глазами и, предложив сесть, сказал:

— Давайте с вами, молодой человек, договоримся. Только совершенно откровенно. Во-первых, чтобы у нас работать, надо любить наше дело, во-вторых, после практики вы должны будете дать обязательство, конечно, если вы нам понравитесь, остаться у нас работать навсегда. Учтите — равнодушные люди нам не подходят.

Он внимательно смотрел мне в глаза, и я чувствовал, что, если бы даже и захотел его обмануть, то он бы это наверняка заметил.

— Ну так как? Хотите стать хроникером?

— Я еще, откровенно говоря, не знаю как следует, кем я хочу стать, но знаю точно — оператором. Знаю, что мне очень хочется видеть мир, землю, на которой живу. Вот, пожалуй, и все мои желания, — сказал я, почувствовав к этому человеку большое доверие.

— Ну, тогда оставайтесь у нас, — ответил он приветливо.

Я увидел в его умных, внимательных глазах заинтересованность в моей судьбе. Его хороший, дружеский тон и участие сразу расположили меня к нему и я, долго не раздумывая, дал согласие работать на кинохронике всегда.