Я останавливаю время - [12]

— Достаточно. Но откуда у тебя такая непонятная фамилия? Ты что — венгр или чех?

— Нет, я русский, волжанин. А фамилия происходит от Миколы — уменьшительное Микоша. — Я напрочь забыл о польских корнях отца.

— Так-так, Микола… Ну а в Третьяковке ты был? Что тебе, кроме «Ивана Грозного», понравилось?

Мне «бывалые» ребята рассказывали, что когда задавали подобные вопросы, девяносто процентов называли Репина — «Иван Грозный», в лучшем случае — «Запорожцы» или «Бурлаки».

Я назвал Врубеля, Куинджи, Дубовского, Серова, Коровина и, вспомнив Саратов, своего учителя живописи Михал Михалыча, рассказал об итальянской школе живописи, и о Рафаэле, и о Микеланджело Буонаротти… И тут я почувствовал, что комиссия потеплела и иронию в вопросах, как ветром сдуло. Мои познания в живописи и искусстве заинтересовали комиссию, незаметно наш разговор стал обоюдным, перешел на сегодняшний день — на поэзию. Я назвал имена своих любимых поэтов — Блока, Брюсова, Есенина, Пастернака. Когда я назвал Маяковского, то один из членов комиссии раздраженно спросил:

— Чего же вы в нем нашли поэтического? Какое он имеет отношение к поэзии?

Меня выручил Боханов. Он вдруг встал, подошел к стене с непонятными графическими схемами и сказал:

— Дорогие друзья, я думаю, нам пора перейти к последнему разделу. Мы и так уделили слишком много внимания этому волжанину. Посмотрим, на что он способен как будущий оператор.

Я встал перед стеной, увешанной, как мне показалось вначале, простыми схемами графически исполненных карт.

— Дорогой товарищ Микоша, если ты хочешь владеть славой, то назови, пожалуйста, пять кадров — по одному в каждом ряду. Например, вот здесь — сверху вниз.

Тогда я не понял, что это и есть главное мое испытание. Не долго раздумывая, я один за другим назвал пять кадров, которые показались мне наиболее привлекательными. Боханов взглянул на комиссию, развел руками, повернулся ко мне и очень ласково сказал:

— Спасибо, товарищ Микоша. Вы свободны.

Я пробыл на комиссии меньше часа и вышел оттуда мокрый, обессиленный. Мне задавали вопросы, но я ничего путного не мог сказать. Мое волнение передалось другим.

— Что, срезали, закопали?

— Не знаю, не знаю…

Но я был убежден, что срезался… Тем более я завалил химию и математику…

Чего же ждать? Я решил не ходить «к Яру». Но больше двух дней выдержать не мог. На третий день пошел. В вестибюле возле лестницы на доске объявлений висел короткий список, отпечатанный на машинке. Около него спрессовалась плотная толпа. Я не без труда протиснулся к доске и, волнуясь, стал читать список на букву «М». Там стояло «Микшис Владислав», — дальше на «М» ничего не было, и я с бьющимся сердцем отошел в сторону.

Что теперь делать? Куда идти? Ехать обратно в Саратов нельзя — позор. Что же делать? А может быть, мою фамилию неправильно отпечатали? Там, в списке ведь очень близкая, и имя мое… У меня снова появилась искорка надежды. Да нет же. Я ведь двух экзаменов не сдал, да и у Боханова неизвестно… К тому времени любопытные — и принятые, и не принятые — отошли от списка. Я еще раз с замиранием сердца подошел к нему. Начал читать и вдруг совсем не по алфавиту — гораздо ниже — увидел и свое имя, и свою фамилию. Они были напечатаны правильно, никаких опечаток. Я не верил своим глазам. Перечитал несколько раз. Да, есть. Есть и мой товарищ из Новороссийска — Леня Троцкий.

Своим поступлением в ГТК я был всецело обязан Боханову. Комиссия отклонила меня, два провала — по химии и математике — шутка ли сказать?! Но Боханов вступился за меня:

— Кого мы собираемся готовить из него? Доктора химии, профессора математики или творческого работника? По своим данным он не только отвечает нашему минимуму, но и превосходит его. Из него может выйти толк.

Преодолевая упорное сопротивление, ему удалось отстоять меня. Я узнал об этом значительно позднее, но и с самого начала, не будучи в курсе дела, я проникся к нему большим уважением. Потом я узнал, что он был не только замечательным педагогом, но одним из лучших фотопортретистов своего времени, что, работая в фотокиноотделе Наркомппроса и связав свою жизнь с ГИКом, он не изменил своему призванию — не стал, как многие в то время, кинооператором.

Итак, я студент! Даже не верится. Ведь ничего не случилось нового во мне, каким я приехал, такой я и есть, но одно то, что я студент, меняло многое. Взгляд на окружающее уже был другим, да и отношение ко мне впервые было, как к взрослому.

Началась для меня новая жизнь.

Новые люди окружали меня, а мне казалось, что я все еще такой же маленький, каким был в школе, что все те же занятия, только вечерние, та же математика, химия, физика и совсем немного фотографии, композиции кадра. Как мы все ждали наступления этих коротких часов! Лекции Боханова были необычайно интересны. Он разговаривал с нами очень дружески, умел строить занятия таким образом, что студенты были предельно активны — дополняли и развивали его мысли. Всегда было занимательно, весело и остроумно.

Время бежало быстро, и всегда хотелось продлить его. Многие из нас не уходили из аудитории даже на перерывы. Иван Александрович был внимательным, добрым, душевным человеком. Особенно к тем, кто действительно хотел получить знания, даже если они не были особенно одаренными. Но к лодырям он относился с такой остроумной иронией, что обычно весь курс смеялся над этими «деятелями», как он их называл. Как правило, это были те, кто прятался за псевдообщественную деятельность и свои неуспехи в учебе оправдывал то заседаниями, то собраниями, то подготовкой к докладам. Одним словом, были «деятели», но ничего не понимали в профессии, к которой себя готовили. Однажды к нам в ГТК приехал режиссер Николай Экк. Он отбирал для своего фильма «Путевка в жизнь» актеров. Нам, всем новичкам, особенно хотелось попасть на съемки. С актерского факультета на главную роль был отобран мариец Иван Кырла. С других факультетов тоже отобрали несколько человек — «эпизодников». В их число попал и я. Снимали нас в неучебное время — долго, много и упорно. Но в фильм, где я промелькнул почти незаметно, вошел только один маленький эпизод — бунт в коммуне, снятый на берегу Москва-реки, на фоне колокольни Ивана Великого. Но даже этого было достаточно, чтобы после демонстрации фильма ко мне из Саратова посыпались письма и поздравления от изумленных друзей.