Я обслуживал английского короля - [13]

И вот я стал официантом, школил меня пан метрдотель Скршиванек, в зале работали еще два официанта, но только я мог стоять, опершись спиной на служебный стол в нише, когда после обеда мы чувствовали себя чуть посвободнее. И пан Скршиванек говорил, что из меня получится хороший метрдотель, но я должен воспитывать в себе такую способность, чтобы, как гость войдет, я сразу его запомнил и знал, когда он уйдет, после обеда, когда уже работает гардероб, или до обеда, когда подают завтрак в кофейной, чтобы я научился распознавать, кто хочет поесть и незаметно смыться не заплатив, еще, чтобы я умел отгадывать, сколько у гостя с собой денег, сколько он мог бы в зависимости от этого потратить или сколько он должен бы потратить. Все это азы для хорошего метрдотеля. И вот в свободные минутки пан Скршиванек тихонько нацеливал меня, кто из гостей только пришел и кто как раз уходит. Несколько недель он так меня тренировал, и я уже отваживался определять тип гостя. Я теперь радовался, когда приходило послеобеденное время, будто на какой-то экскурсии с приключениями, так я бывал взволнован, точно охотники в засаде, поджидающие зверя, и пан Скршиванек курил, полузакрыв глаза, и спокойно кивал или качал головой и поправлял меня и сам подходил к гостю, чтобы доказать, что он прав, и действительно он всегда был прав. Вправду был прав. И тогда я впервые узнал, когда задал своему пану учителю вопрос, как это он во всех случаях бывает прав: «Почему это вы все так знаете?» Он ответил, выпрямившись: «Потому что я обслуживал английского короля». «Короля, — всплеснул я руками, — пана короля, вы обслуживали… английского короля?» И он спокойно кивнул. Так мы вступили во второй период, который приводил меня в восхищение, это было что-то вроде лотереи, где есть и номер и серия, когда вы ждете, выпадет ли на ваш билет выигрыш, или вроде вещевой лотереи на карнавале или на общественном празднике. После обеда, когда входил какой-нибудь посетитель, пан метрдотель кивал мне, мы отходили к нише, и я говорил: «Это итальянец». Он качал головой и говорил: «Это югослав из Сплита или Дубровника», с минуту мы глядели в глаза друг другу, потом кивали, и я клал двадцать крон, и пан Скршиванек тоже, на поднос в нише. Я подходил и спрашивал, чего гость желает, и когда я принимал заказ, я еще только возвращался, а пан метрдотель уже знал по моему лицу, и заграбастывал обе двадцатикроновые купюры, и вкладывал в свой огромный бумажник, из-за которого у него карман в брюках был обшит той же кожей, из какой сделан бумажник, и я удивлялся: «Как это вы, пан метрдотель, угадываете?» И он скромно говорил: «Я обслуживал английского короля». Так мы делали ставки, и я всегда проигрывал, но пан Скршиванек опять меня учил, что если я хочу быть хорошим метрдотелем, так должен не только распознавать национальность, но и что гость скорей всего закажет. И когда гость спускался по лестнице в ресторан, мы кивали друг другу и шли к нише, и там каждый клал на служебный столик по двадцать крон, и я говорил, что посетитель закажет суп-гуляш или суп с потрохами, и пан метрдотель говорил, что гость выберет чай и поджаренный хлеб без чеснока, и вот я шел принимать заказ, когда я, пожелав доброго утра, спрашивал, чего гость желает, он и вправду заказывал чай с тостом, и пока я шагал назад, мой учитель уже брал обе купюры и говорил, что я должен сразу же угадывать человека, у которого желчный пузырь не в порядке, едва взглянув на него, а у этого гостя, наверно, и печенка больная… иной раз я считал, что гость возьмет хлеб с маслом и чай, а пан метрдотель утверждал, что он закажет пражскую ветчину с огурцом и пльзеньского пива, и действительно, только я приму заказ, только обернусь, а пан Скршиванек едва глянет, как я иду, едва глянет, сразу поднимает окошко и кричит в кухню: пражскую ветчину, — и когда подойду, так добавит… и с огурцом! До чего ж я бывал счастлив, что могу так учиться, хотя я и терял все чаевые, потому что мы, когда могли, всегда ставили двадцать крон на спор, и всегда я проигрывал и всегда спрашивал: как это вы, пан метрдотель, так все знаете? И он вкладывал две купюры по двадцать крон в бумажник и говорил: я обслуживал английского короля. И вот после Карела к биржевикам приставили меня, а еще раньше в отеле «Тихота» я познакомился с метрдотелем Зденеком, с тем, который любил ночью разбудить деревню и растратить все деньги, будто какой-то разорившийся аристократ, а теперь я вспоминал метрдотеля из ресторана «Злата Прага» и как неожиданно он открылся мне, звали его Малек, и был он ужас какой бережливый, никто не знал, куда он девает деньги, и каждый знал, что они у него есть, что их, должно быть, много, что, конечно же, он собирает на маленькую гостиницу, и когда перестанет быть метрдотелем, так эту гостиницу где-нибудь в Чешском Рае купит или возьмет в аренду. Но все оказалось совсем не так, однажды он поделился со мной, как-то на свадьбе мы перепили, и он размяк и рассказал, а потом и показал деньги, так вот, восемнадцать лет назад жена послала его к подруге с поручением, там он позвонил, ему открыли, и в дверях стояла красивая женщина, она покраснела, он тоже, так и стояли они в дверях, потрясенные, она держала в руках вышивание, и вот он вошел, ничего не сказал, только обнял ее, и она продолжала вышивать, и потом соскользнула на канапе и продолжала вышивать за его спиной, и он овладел ею как мужчина, так он сказал мне, и с той поры он влюбился и собирает деньги, за эти восемнадцать лет у него набралось уже сто тысяч, чтобы за все заплатить и обеспечить свою семью, жену и детей, на будущий год у них будет домик, и потом он пойдет, уже седой, со своей седой красавицей за своим счастьем… он рассказал мне и потом отпер письменный стол, там у него в ящике двойное дно, где сложены эти сотенные, все, чтоб он мог выкупить свое счастье… я на него глядел и никогда бы не сказал, что он такой, смотрел я на его ботинки, на вытянутые на коленях штанины, он носил давнишние кальсоны до самого низу, над щиколоткой завязанные белой тесемкой, пришитой к шву, и эти кальсоны будто пришли из моего детства, когда я жил у бабушки на городской мельнице и когда проезжие выбрасывали из писсуара Карловых бань белье… такие же кальсоны, как те, что раскидывали ноги и оставались стоять на минуту в воздухе… вот и все мои метрдотели, у каждого что-то свое, и этого Малека из отеля «Злата Прага» однажды я вспомнил, стоя рядом с паном Скршиванеком из ресторана «Париж», и этот Малек показался мне словно святой, словно он тот художник и поэт Йодл, который продавал «Жизнь Иисуса Христа» и снимал и надевал пальто или плащ, и все время был обсыпан порошками, и рот у него был окаймлен желтой красочкой, потому что он пил этот свой «неурастенин»… что-то получится из меня?