Я никому ничего не должна - [40]

Она рассказывала долго, подробно, хотя могла бы ограничиться двумя предложениями. Тяжелая беременность, гипоксия. У мальчика пострадал мозг. Энцефалопатия. Она перечислила препараты, которые были прописаны.

Анна лечила сына с рождения. Каждый день, без выходных и праздников. Таблетки, процедуры, схемы лечения. Она сделала почти невозможное.

– Еще у него энурез, если это важно, – сказала она.

Меня поразило то, что Анна говорила откровенно, ничего не скрывая. Таких мам я почти никогда не встречала – она все понимала, здраво оценивала и была готова мне доверять.

– Вы нам поможете? Понимаете, его не возьмут в обычную школу, отправят в специализированную. Но ведь если он будет в коллективе, со здоровыми детишками, он же будет за ними тянуться. Он умный, правда, очень любознательный. Он не настолько болен, чтобы… помогите нам. Я на все готова. Могу в школе работать на полставки, хоть полы мыть, любые поручения… в родительском комитете. Все, что угодно. Лишь бы быть с ним. Помогите нам, подготовьте его.

– Почему вы обратились ко мне? Его может подготовить и другой педагог.

– Надежда Михайловна сказала, что вы по-другому преподаете. По-другому к детям относитесь. Не как все. Сережа вас сразу послушался. Обычно ему раз десять надо сказать.

– Хорошо, давайте попробуем, – согласилась я.

Анна по-деловому, спокойно кивнула. Не стала рассыпаться в благодарностях и этим понравилась мне еще больше. Она достала из сумки кошелек и посмотрела на меня.

– Нет, давайте потом. По результатам, – остановила я ее.

Когда они ушли, я сто раз пожалела о том, что согласилась. Да, я могла подготовить мальчика, но не могла гарантировать, что он будет дальше учиться так же, как все. На самом деле мне Сережа понравился. Я его как будто уже знала, видела – никак не могла отделаться от первого впечатления – наклон головы, руки. Всю ночь я вспоминала, откуда я его знаю. Так и не вспомнила. С Анной я точно встретилась впервые в жизни. Уже засыпая, я решила утром позвонить Надежде Михайловне и расспросить все про Анну и Сережу. Все-таки ее протекция.

А утром началась обычная суматоха – школа, задания, диктанты, сочинения. Забыла, не позвонила.

Мы занимались с Сережей два раза в неделю. Оказалось легче, чем я ожидала. Мальчик и вправду был сообразительный, любознательный. Но неуправляемый совершенно. То дерзил, то молчал, то плакал. Незрелость нервной системы.

На свой страх и риск я позвонила Кариночке и попросила телефон маминого коллеги – невролога. Он был давно на пенсии, но Кариночка уверяла, что доктор как был, так и остался непризнанным и неоцененным гением. Как моя мама. Кариночка опять плакала, диктуя номер, и опять вспоминала маму. Я созвонилась с врачом и рассказала про Сережу. Тот согласился помочь, в память о маме.

Нужно было уговорить Анну. Я приготовилась к долгому, тяжелому разговору, но она сразу же согласилась. Немедленно. Мне казалось, что, если я скажу ей прыгнуть с восьмого этажа головой вниз ради сына, она прыгнет. Слушалась она меня беспрекословно, держала дистанцию как младший со старшим, хотя мы были почти ровесницами.

Она отвезла Сережу на консультацию к маминому коллеге, сменила схему приема препаратов и сами препараты. Делала все по часам. После этого Сережа стал выравниваться на глазах. Анна начала улыбаться, радуясь успехам сына. Я тоже стала привязываться к мальчику, хотя запрещала себе это. И Анна была мне очень симпатична. С ней было «приятно иметь дело», как говорил папа. Она оказалась тактичной, неболтливой, аккуратной – даже если пила чай, то всегда мыла чашку и ставила ее в сушку точно на то место, где брала. И вытирала за собой раковину.

Я по-прежнему не брала с нее денег. Но Анна никогда не приходила с пустыми руками. Откуда-то, я думала, что от Надежды Михайловны, она знала, какой сыр я люблю – в холодильнике оказывался кусочек, который я не покупала. Или лежала книга, которую я собиралась купить. Духи на Восьмое марта – именно те, которые я любила. Она не сообщала мне о своих «презентах» и не ждала благодарности. Редкое качество в людях.

Сережа поступил в школу легко и спокойно. Впервые в жизни у меня было ощущение, что я сделала даже больше, чем думала, чем ожидала. Это была победа. Не единоличная – Анна продолжала следовать рекомендациям невролога, – но безусловная победа. Если раньше я думала, что Сережа будет в лучшем случае дотягивать до троечки, то сейчас была уверена, что мальчик справится и сможет получать хорошие, заработанные четверки, станет стабильным хорошистом, что в его случае можно было считать почти чудом.

Мне было даже жаль с ним расставаться – они поступали в другую школу, по месту жительства. Не в нашу.

– Я могу к вам обратиться, если что? – спросила меня Анна, когда они с Сережей, нарядные и торжественные, пришли «прощаться».

– Вы же знаете, что да, – ответила я.

Анна принесла мне огромный букет полевых ромашек. Не роз, не гладиолусов, а обычных полевых ромашек. Тех цветов, которые я любила и которые мне никто никогда не дарил. Мне казалось, никто и не знал, что я люблю ромашки. Но в тот момент я даже не удивилась – настолько была рада за Сережу, за Анну и за себя как за педагога тоже. Тогда благодаря этому мальчику я поняла, что сделала правильный выбор в жизни. Что не зря занимаюсь своим делом. Это было удивительное чувство эйфории, подъема, взлета. И я знала, что такой Сережа еще не скоро мне встретится, и пыталась запомнить, сохранить в памяти эти ощущения.