Я не хочу быть личностью! - [3]

Вот я и не заорал. Он и отвернулся. Пустырь уже был пройден, началась улица, а на ней начались прохожие. Дом со скамейкой у подъезда встретил меня пьяной компанией, но разговаривать со мной не стал — видимо, у него были свои, более важные дела. Фонари еще не светили — наверное, потому, что я снял темные очки еще на пустыре. И было светло.

Проходя мимо домов, я пытался определять их номера, но у меня ничего не получалось — понимание относительности всего в мире не давало мне мыслить рационально и определять цифры. Числа прыгали мне в глаза и возились, как муравьи, по сетчаткам, строили свои маленькие муравейники, размножались, готовились к зиме. Проходя мимо какого-то киоска, я подумал, что можно бы купить газировки. Я постучал в решетчатое окошко. Сигаретные пачки, расставленные под стеклом, тут же любопытно уставились на меня и принялись перешептываться. Я ждал, и чувствовал себя шутом.

— Чего вам надо? — слегка грубовато молвил я, когда одна из них («Kent», по-моему) показала на меня пальцем и захихикала в ладошку. Сигареты поняли, что я заметил их пачкодвижения, и застыли.

— Газировки, — ответил я. Вопрос, оказывается, задан был не мной, а продавщицей из киоска. Мне.

— И все? — похоже, слегка расстроившись, спросила продавщица.

— Да.

— Сейчас, — сказала они, и исчезла в глубинах киоска. Я понял, что надо делать, как будто она мне дала телепатический приказ. Я пошел за угол конструкции из металла и стекла, и встретил ее там. Она протянула ко мне руку и коснулась лица.

— Мы знакомы? — спросил я у нее.

— Нет, — ответила она. — Но мы были знакомы когда-то.

Я потянулся к ней, но она внезапно отпрянула и убежала прочь, скользя по асфальту, как конькобежец. Только волосы и юбка до колена развевались на ветру… Я вздохнул, и пошел вдоль киоска дальше, зашел к нему с тыла и взял из окошка газировку, отдав за нее нужную сумму денег. Продавщица захлопнула окошко.

Что-то толкнуло меня сзади, будто большая надувная конструкция всей поверхностью уперлась на секунду в спину. Я обернулся — но никого не увидел. Открыл газировку и отпил пару глотков.

Жар пробрал, начиная от нёба и заканчивая копчиком. Я уронил бутылку и попытался схватиться за все тело разом. «Яд!» — Пронеслась мысль у меня в голове. Я посмотрел по сторонам и увидел дверь с надписью «Аптека». И побежал туда. Чуть не выбив хлипкую входную дверь, я сходу сообщил аптекарю:

— Меня отравили! Спасите меня!

— Вы уже мертвы, — ответил он. — Успокойтесь, в этом нет ничего страшного. Это бывает у всех, и — никаких последствий.

— Но ведь я хочу жить! — завопил я.

— Кто ж мешает? — удивился аптекарь. — Живите на здоровье!

Я выскочил из аптеки, и, влекомый незнакомым досель ужасом, побежал, не разбирая дороги, сшибая с ног прохожих. Пока не врезался в себя же, стоящего около какого-то киоска. Открыл газировку и отпил пару глотков. Головная боль тут же прошла, растворившись в прохладном шипении текущей между зубов жидкости. Я закрутил крышку и засунул бутылку во внутренний карман куртки.

Продолжил путь. Надо было идти, поставить в этом деле точку.

Точка — дурной знак.

Я всегда был дурным знаком. Точкой. Если в моем окружении оказывались пары любовников, друзья или даже просто приятели — они рвали отношения и приходили жаловаться ко мне уже по отдельности. А я, заложив уши ватой, сидел на стульчике, и голова моя раскачивалась на пружинке шеи. Я думал, что однажды она отвалится и смешно покатится по комнате, стремясь уткнуться в стенку. Поначалу ситуация в целом мне не доставляла никаких неудобств — единственное, что меня немного смущало — это то, что я никак не попадал в компании. Но потом я к этому привык. Время шло, и однажды наступило на меня моментом понимания: я остаюсь один. Совершенно. Все кореша, включив, наконец, обоняние, пронюхали, чем пахнут их неприятности, и начали избегать меня. Признак препинания в предложениях погулять, выпить, просто посидеть на скамейке в парке — признак, такой конкретный, которым я ставился в предложениях оных, начал чахнуть без дела. Что бы делала запятая, что бы делало тире — если бы некуда их было ставить? То же самое делал и я.

Делал, пока меня не остановил милиционер.

— Документ предъяви, — сказал он мне.

— Какой? — решил уточнить я.

— Паспорт, — согласился уточнить он.

— Мой? — продолжил уточнять я.

— Твой, — закончил уточнять он. Большей информации не требовалось. Змея нырнула в карман куртки, заглотила паспорт и отрыгнула его в пасть другой змеи. Страж закона растворил полученный ценный груз в кислоте своих глаз и поинтересовался:

— Чего здесь делаешь?

— Иду, — ответил я. — К специалисту по экзекуции личности.

— О блин, — пробурчал милиционер. — Когда же вы все поймете!

— Чего поймем? — не понял я. — Кто — мы?

— Вы. Ты, ты, ты и ты, — начал он тыкать в меня пальцем. С каждым тычком его палец становился все ближе к моему носу. — А еще — ты, ты и ты. Вы никакие не личности! Вы — серость, ничтожества, как же вы можете быть личностями? Невозможно сделать не личностью того, кто и так не личность… Ладно, свободен.

Змеи вновь обменялись грузом. Милиционер уставился на другую сторону дороги, выискивая, кого бы еще назвать не личностью. А мне было немного обидно, но я молчал, только мысленно сказал ему: «Я — личность!». Он, так же в моих мыслях, смерил меня мысленного своим издевательским взглядом и сообщил: «Нет». «Ну и ладно, — подумал я. Подумал так, что даже мысленный собеседник не услышал, что я подумал. — Черт с тобой». И пошел дальше. Светофор на перекрестке специально к моему приходу подогнал красный свет. Я остановился и достал сигарету.