Я не боюсь летать - [99]

– Ты откуда?

– Из Нью-Йорка.

– А чем занимаешься?

Странная близость, возникающая между двумя людьми, которые ждут, когда их пары закончат трахаться в кемпере, требовала известной доверительности, и потому я немного разоткровенничалась.

– Я еврейка, живу в Нью-Йорке, родилась в сумасшедшей семье из верхушки среднего класса, замужем второй раз, теперь за психоаналитиком, мне двадцать девять, у меня только что вышла книга стихов, считающихся эротическими, что дает повод незнакомым мужчинам звонить мне посреди ночи с предложениями и вообще создало вокруг меня много шума – разъезды по университетам с лекциями, интервью, письма от психов и все такое… я потеряла терпение. Начала читать собственные стихи, стараясь слиться с тем образом, который в них возникает. Попыталась воплотить в жизнь собственные фантазии. Поверила, что я – художественный персонаж, который сама и выдумала.

– Чудно́,– сказал Марти, на которого это произвело впечатление.

– Дело в том, что фантазии фантазиями, но ты не можешь день за днем пребывать в экстазе. Даже если хлопнешь дверью и выйдешь вон, даже если будешь трахаться с каждым встречным-поперечным, то не обязательно приблизишься к свободе.

Кажется, моими устами говорил Беннет. Вот ведь ирония судьбы!

– Я бы хотел, чтобы ты сказала это Джуди.

– Никто никому ничего не может сказать.

Позднее, когда мы с Адрианом лежали в палатке, я спросила у него про Джуди.

– Тоска смертная, – сказал он. – Лежит себе, как доска, и даже не поймешь – чувствует она, что ты здесь, или нет.

– Как ты ей понравился?

– Откуда мне знать?

– Тебе все равно?

– Слушай… я трахнул Джуди, как пьют кофе после обеда. К тому же не очень хороший.

– Тогда зачем?

– А почему бы и нет?

– Потому что ты все сводишь до уровня безразличия, на котором все становится бессмысленным. Это не экзистенциализм. Это бесчувственность. А кончается тем, что все теряет и теряет смысл.

– Ну и что?

– То, что ты получаешь противоположное желаемому. Ты хотел накала чувств, а получаешь бесчувственность. Подобное обречено на неудачу.

– Ты мне читаешь мораль, – сказал Адриан.

– Правильно, – ответила я без всяких извинений.

На следующее утро оказалось, что Джуди и Марти уже нет. Они собрались и уехали ночью, как цыгане.

– Я тебе солгал прошлым вечером, – сказал Адриан.

– О чем?

– Я вообще-то не трахался с Джуди.

– Почему?

– Потому что мне не хотелось.

– Скажи лучше – не смог, – злобно рассмеялась я.

– Нет, не это имею в виду. Я не хотел.

– Трахался ты с ней или нет – мне совершенно безразлично, – заявила я.

– Врешь.

– Это твое мнение.

– Ты в ярости, потому что я первый мужчина, которого ты не можешь контролировать, а если ты никого и ничего долго не контролируешь, то у тебя начинается зуд.

– Дерьмо собачье. Просто у меня более высокие требования к тому, что я хочу, чем у тебя. Я тебя вижу насквозь. И соглашаюсь с тобой в том, что касается спонтанности и экзистенциализма… но тут нет никакой спонтанности, одно отчаяние. Ты сказал это обо мне в первый день, когда мы трахались, а теперь я возвращаю твои слова. Только отчаяние и депрессия, маскирующиеся под свободу. Даже удовольствия не доставляет. Смешно. Даже наше путешествие смешно.

– Ты никогда ничему не даешь ни одного шанса, – резюмировал Адриан.

Спустя какое-то время мы поплавали в пруду, а потом повалялись на солнышке. Адриан вытянулся на траве и, прищурясь, смотрел на солнце. Я лежала, положив голову ему на грудь и вдыхала теплый запах его кожи. Внезапно солнце закрыла тучка и начал накрапывать дождик. Мы не двинулись с места. Дождевая тучка уходила, оставив на нас крупные капли. Я чувствовала, как они испаряются, когда выглянуло солнце и снова принялось обжигать кожу. Нечто длинноногое прошествовало по плечу Адриана, а потом – его волосам. Я резко выпрямилась.

– Что случилось?

– Отвратительный жук.

– Где?

– У тебя на плече.

Он скосил глаза и ухватил жука за ногу, приподнял, глядя, как тот молотит воздух лапками, словно плывет.

– Не убивай его, – взмолилась я.

– Мне показалось, он тебя напугал.

– Напугал, но я не хочу видеть, как ты его убиваешь. – Я подалась назад.

– А если так? – сказал он и оторвал у жука одну ногу.

– О, боже… не надо! Я ненавижу, когда люди делают это.

Адриан продолжил отрывать ноги у жука, как лепестки у ромашки.

– Любит, не любит… – приговаривал он.

– Я это ненавижу, – сказала я. – Пожалуйста, не надо.

– Я думал, ты ненавидишь жуков.

– Мне не нравится, когда они ползают по мне, но и когда их убивают, мне тоже невыносимо. Меня тошнит, когда я вижу, как ты его калечишь. Не могу на это смотреть.

Я вскочила и побежала к озерцу.

– Я тебя не понимаю! – прокричал мне вслед Адриан. – Почему ты так чертовски чувствительна?

Я нырнула в воду.

Мы заговорили снова только после ланча.

– Ты все испортила, – зло бросил Адриан, – своими самоедством, беспокойством и сверхчувственностью.

– Отлично. Тогда подбрось меня до Парижа, и я оттуда полечу домой.

– С удовольствием.

– Я могла бы заранее сказать, что ты устанешь от меня, если я проявлю хоть какие-то человеческие чувства. Я не представляю, какая покорная женщина тебе нужна?

– Не будь дурочкой. Я просто хочу, чтобы ты выросла.