Я назову его имя - [7]

Начальник МСС полка военврач з-го ранга Сокольский Н. О.

18.07.42 г.».

В левом верхнем углу размашистым почерком было написано:

«Передать на рассмотрение в особый отдел. Ком. полка п/п-к (подпись). 21.07.42 г.».

— Ну, прочитал? — капитан ткнул окурок в пустую банку из-под тушёнки. — Вот это, — он взял рапорт и положил в картонную папку, — называется факты. А то, что ты мне тут пытаешься втюхать, называется дачей ложных показаний и трибуналом, который скоро будет тебя судить; твоё враньё приветствоваться не будет. Признаешь свою вину перед советским народом — пойдёшь в штрафную роту, а будешь врать — показательно шлёпнут перед строем полка. Так что давай рассказывай, облегчай душу.

Сергей сидел, смотрел на особиста. Как быстро в жизни всё может перемениться. Ещё час назад он играл в нарды, смеялся над шутками Тамаза, а сейчас ему предлагают выбор между штрафной ротой и расстрелом. Может, это сон? Да нет, вот самый настоящий оперуполномоченный, и, похоже, он действительно считает его, Сергея, самострелом.

— Мы пошли в атаку, добежали до фашистских позиций, там, в траншее, я боролся с немецким солдатом, и он в меня выстрелил из моей винтовки.

— Стоп, — капитан хлопнул ладонью по столу, — значит, ты не отрицаешь, что ранен из собственной винтовки?

— Нет.

— Хорошо. Теперь разберёмся с немецким солдатом. Как у него оказалась твоя винтовка?

— Он её у меня отобрал.

— Вот как. Отобрал, значит. Зачем? У него что, своего оружия не было?

— Почему? Был у него автомат, но он его уронил. Капитан захохотал. Этот хохот был так же неожидан, как и недавняя вспышка гнева. Только что с серьёзным видом задавал вопросы, а сейчас едва не падает со стула от смеха. Закончив смеяться, особист покачал головой:

— Детский сад какой-то: отобрал, уронил, боролись.

Он встал, подошёл к окну.

Даже глядя на спину капитана, чувствовалось, что сейчас опять произойдёт взрыв гнева. И действительно, когда тот повернулся, Сергей увидел искажённое злостью лицо. Шрам опять налился кровью. Но на этот раз особист не кричал, а, наоборот, говорил тихо, чётко выговаривая каждое слово:

— Послушай, сопляк, ты кому сказки рассказываешь? Я восемь лет в органах. У меня комбриги на допросах плакали, но каялись. А ты кто такой? Пацан, ты даже врать не умеешь. А ну-ка встань.

Сергей поднялся. Капитан подошёл к нему.

— Какого роста был немец, который в тебя стрелял? Отвечай! Быстро! Выше, ниже тебя?

— Выше.

— Как он стрелял? От пояса, с плеча? Ну, говори.

— С плеча.

— Садись, — сказал капитан и сам опустился на стул. На его лице было написано удовлетворение. — Всё, Тимошин: как говорится в теоремах, что и требовалось доказать. Входное отверстие пули у тебя ниже выходного. А что это значит? А это значит, что стреляли снизу. И если в тебя действительно кто-то стрелял, то был он ростом около метра.

Сергей не сразу сообразил, о чём говорит особист; наконец, понял.

— Так я ведь лежал.

— Лежал? Может, и лежал. А скорее всего, сидел и, разувшись, пальцем ноги жал на спусковой крючок. А ещё, может, хорошей веточкой с сучком или шомполом, обмотанным тряпочкой, чтобы не соскользнул. Способов много. Не ты первый такой хитрожопый. Всё, устал я от тебя. Степанов!

В дверях тотчас появился сержант, который привёл Сергея сюда.

— Я, товарищ капитан!

Сергей понял, что особист уже решил его судьбу.

— Товарищ капитан!

— Гражданин капитан, — поправил особист.

— Гражданин капитан, но ведь как в меня немец стрелял, видел Прохор Степанович, он его и заколол штыком.

— Какой ещё Прохор Степанович? — недовольно спросил капитан, укладывая бумаги в папку.

— Солдат из нашего взвода.

— Да-a? А фамилия у этого солдата есть?

— Есть, но я её не знаю.

— Ладно, разберёмся с твоим Прохором Степановичем, — капитан покачал головой. — Странная ты личность, Тимошин: чем больше с тобой говоришь, тем больше вопросов возникает. Степанов, запри этого цуцика в баньке да часового поставь.

Сержант подошёл к Сергею:

— Ремень, головной убор снять, вывернуть карманы.

1988 год

«Здравствуйте, уважаемая Галина Васильевна.

К сожалению, вынужден огорчить Вас: я не тот человек, за которого Вы меня приняли. Но я знал Вашего брата, Шинкарёва Алексея Васильевича. В 1942 году мы с ним служили в одной воинской части. В июле того же года он погиб, это я могу достоверно утверждать.

Галина Васильевна, если у Вас есть желание, я мог бы показать Вам место гибели Вашего брата и, возможно, место захоронения. Но для этого мы должны встретиться в городе Волгограде. Если у Вас возникнут финансовые затруднения, я готов оплатить проезд. Я понимаю, что при прочтении этого письма у Вас могут возникнуть вопросы.

Уверяю Вас, что в случае нашей встречи я всё объясню. Жду Вашего решения. До свидания».

Шинкарёв отложил авторучку. Трудно дались ему эти несколько строчек. Много важных решений принимал Алексей Васильевич за свою жизнь. Но решение написать это письмо было для него, пожалуй, самым важным и трудным. Была ли альтернатива? Была.

Можно было не отвечать на письмо этой женщины. Вряд ли бы она предприняла что-нибудь для дальнейших поисков. Хватило бы у неё сил и возможностей для этого? Скорее всего, нет. И тогда бы всё осталось по-прежнему.