Я назову его имя - [4]

— Я представила тебя забивающим «козла».

— Ну а почему бы нет? В конце концов, я такой же пенсионер, как и остальные.

— Ага, бывший директор завода играет в домино с бывшими рабочими этого завода, и они его дружески кроют матом за неправильно положенную костяшку. Ну что ж, вполне в духе времени, демократия на практике. Материал для передовицы.

— Лиза, это в тебе проснулась журналистка — кстати, тоже бывшая.

— Ладно, иди уж, доминошник.

Выйдя на улицу, Шинкарёв направился в сторону сквера; идти было недалеко, только квартал пересечь. Нет, он не собирался искать знакомых пенсионеров и играть с ними в домино. Просто Алексею Васильевичу захотелось побыть одному. Разговор с женой лишь на время отвлёк его, и сейчас мысли о письме давили на мозг, на плечи; даже ноги, казалось, ослабли. Хотелось побыстрее добраться до какой-нибудь скамейки. Случилось то, чего он боялся почти всю свою послевоенную жизнь. Боялся, когда вступал в партию, боялся, когда поступал в институт, боялся, когда устраивался на работу, продвигался по службе, когда приходилось заполнять анкету. Иной раз хотелось уехать куда-нибудь в глушь, в деревню, спрятаться. Более или менее спокойно прожил Шинкарёв, наверное, последние лет пятнадцать и уже совсем забыл о своём страхе, выйдя на пенсию. И вот тебе, пожалуйста.

Алексей Васильевич вышел на центральную аллею, можно присесть, пустых скамеек хватало. Сегодня будний день, и в сквере было малолюдно. Только кое-где молодые мамы с колясками да редкие прохожие.

Шинкарёв уже наметил себе место и собирался сесть, но, услышав голос сзади, вздрогнув, обернулся.

— Алексей Васильевич, это вы?

Перед ним стоял парень лет двадцати восьми и радостно улыбался.

— С утра был я, — ответил Шинкарёв и подумал, что эта шутка в данный момент больше похожа на правду.

— Вот здорово, что я вас встретил, — обрадовался парень. — Я иду сзади, думаю, вы это или нет. Вы, наверное, не узнаёте меня, я ведь при вас всего полгода поработал мастером, потом меня в райком комсомола взяли.

— К сожалению, действительно не помню.

— Ну конечно, на заводе столько народу. Алексей Васильевич, вы меня извините, что я вас задерживаю. Дело в том, что я собирался вам звонить. Меня зовут Андрей Сухарев, я в этом году избран секретарём комитета ВЛКСМ завода.

Шинкарёву очень хотелось сесть, но он боялся, что тогда этот разговорчивый молодой человек ещё долго не отстанет от него.

— Очень приятно, Андрей. И чем же я могу помочь комсомолу?

— Алексей Васильевич, вы, конечно, знаете, что в этом году семидесятилетие ВЛКСМ. Так вот, мы готовим в заводском музее экспозицию, посвящённую истории комсомола завода. В связи с этим у нас к вам просьба: у вас ведь наверняка есть старые фотографии, связанные с этой темой…

— Я вас понял, Андрей. Я обязательно посмотрю и свяжусь с вами.

Шинкарёв протянул парню руку; тот, улыбаясь, торопливо пожал её.

— Большое спасибо, Алексей Васильевич. До свидания.

— До свидания. Хотя подождите. У вас закурить не будет?

— Есть, — Андрей достал пачку сигарет «Космос». Шинкарёв двумя пальцами вытащил сигарету, парень щёлкнул зажигалкой. Алексей Васильевич затянулся, кивнул головой: спасибо.

Курить он бросил восемнадцать лет назад, и уже забытый вкус табачного дыма не принёс ни удовольствия, ни облегчения. Дождавшись, когда Сухарев отойдёт на достаточное расстояние, Шинкарёв выбросил сигарету в урну. Он подумал, что вряд ли ему дадут на центральной аллее посидеть спокойно, и свернул на узкую дорожку, ведущую к неработающему фонтану. Метров через пятнадцать Шинкарёв увидел скамейку, стоящую под разросшимся клёном. Место Алексею Васильевичу понравилось, он опустился на скамью. Вот теперь можно было спокойно всё обдумать.

1942 год

Полковой медицинский пункт расположился в небольшом хуторе. Во дворе здания, по всей видимости, школы, была развёрнута длинная палатка с красными крестами на боках. Носилки с тяжелоранеными санитары сразу заносили в школу. Десятка полтора легкораненых толпились в очереди у палатки.

Сергей встал в конце очереди. Стоять было трудно, кружилась голова, кровь всё больше и больше проступала сквозь повязку. Постояв немного, Сергей сел прямо на землю, прислонившись здоровым плечом к забору. Рядом сидел черноволосый солдат с перевязанной рукой. Посмотрев на Сергея, он покачал головой:

— Что, генацвале, плохо, да?

— Ничего, терпимо, вот только голова кружится. Сергей прикрыл глаза; на руку, в которой он держал конец бинта, капала тёплая кровь.

— А-я-яй, бэлый совсем. Подожди, дарагой. Черноволосый поднялся и стал пробираться к входу в палатку. Очередь возмущённо загудела:

— Куда прёшь? Не видишь — очередь!

— Ты что, самый больной?!

— По нему не видно!

Среди общего гула выделился гортанный голос:

— Э! Пропусти, да! Там человеку совсем плохо! «Это кому плохо? Это он про меня говорит? Мне хорошо, даже плечо перестало болеть. Вот сейчас посплю немного, и станет ещё лучше. Какое у меня тело лёгкое, я его не чувствую. А если поднимется ветер? Меня же унесёт. А вот и ветер. Какой он тёплый! Я поднимаюсь. Я лечу. Оказывается, я умею летать. Почему я не делал этого раньше? Выше, ещё выше. Нет, что-то мешает. Это моё тело, оно опять становится тяжёлым, оно тянет вниз. Я не хочу вниз!»