Я намерен хорошо провести этот вечер - [28]

– Только мне алкоголь противопоказан, – зачем-то уточнил он.

Маша пошла домой. Я пообещал не задерживаться.

– Друг детства, давно не виделись.

– Если замерзнете, зови его к нам.

Он поразил меня усугубившейся медлительностью. Последний раз я видел его лет десять тому назад, тогда он делал между словами пятисекундные паузы, теперь они стали полуминутными. Я сам, парень не слишком болтливый, казался себе неаполитанским торговцем сувенирами, наседающим на молчаливого финского туриста.

– Как Женька поживает, не знаешь? – спросил я его о нашем третьем приятеле.

Мы все жили когда-то в одном большом доме на широком проспекте. Его дед по отцу был министром, дед по матери – академиком. На входной двери у них красовалась латунная табличка с фамилией и инициалами деда-академика, на стене висел его портрет, повсюду была расставлена лакированная гэдээровская мебель. У Женьки семья была совсем другая: его мать вышла замуж за кооператора, разбогатевшего на торговле водкой. Он купил квартиру в нашем подъезде и завел роскошного пушистого кота. В квартире каждый год делали ремонт; меняли один голубой унитаз на другой, сбивали со стен надоевший за двенадцать месяцев желтый кафель и клеили розовый. Моя семья была самой обыкновенной: отец – майор в отставке, подрабатывающий ночным сторожем на теннисном корте, мать – училка английского и бабушка со свойственным бабушкам глубоким склерозом. У нас был шкаф, списанный из университетской общаги, ковер, купленный бабушкой в Ташкенте в эвакуации, и книжные полки. На моей кровати, под матрасом, лежала старая дверь от подъезда, которую мы с отцом по веленью матери притащили во время кап– ремонта и каждый год собирались вывезти на дачу.

– Женька с мамой переехали в однушку на Сходненской. Он теперь грузит цемент на стройрынке.

– А она?

– Продает билетики на метро.

– Билетики на метро?! Грузчик цемента?! – переспросил я. Как умудрилась эта длинноногая красотка угодить на место билетерши, а ее избалованный сын стать одним из обсыпанных серой пылью парней, целыми днями таскающих тяжелые мешки? Я вспомнил, как Женька давал любому желающему из двора поносить свои очередные модные ботинки, которые никто никогда не возвращал, раздаривал часы, безвозвратно одалживал деньги.

Оказалось, кооператор потерял бизнес, пережил инфаркт, развелся, продал квартиру, купил своей бывшей и Женьке однушку на окраине, а себе яхту в Греции. Пушистого кота делить не пришлось – он к тому времени скончался. Теперь бывший торговец водкой за деньги катает богатых европейцев по морю.

* * *

Однажды мы с Женькой гоняли на великах по дорожкам парка у реки. У него был американский «Швинн» редкой модели из сплава легчайших металлов, у меня – старая «Десна» со скрипучим седлом. Нам было по шестнадцать, стоял теплый август, вторая чеченская война успешно начиналась. Мы пили пиво из больших пластиковых бутылок и толкались ногами, не сбавляя скорости. После очередного толчка моя ступня вдруг проскочила между спицами крутящегося швиновского колеса. Хорошо, Женька тормознул, а то ковылял бы я сейчас на протезе. Нога застряла намертво. Боль не чувствовалась. Мы были настолько пьяны, что случившееся дико смешило. Это же надо – просунуть на ходу ногу между спицами соседнего велика, когда она даже и не на ходу туда не пролезает. Я скакал рядом с Женькиным велосипедом на одной ноге. От смеха Женька выпустил из рук своего двухколесного американца и стал хлопать себя по коленкам. Я стал ловить «Швинн». Его колесо изменило положение, лодыжку пронзила резкая боль. Женька не мог унять смех. Наконец он успокоился и помог мне освободиться.

На улицах тут и там стояли большие клетки, набитые арбузами. Арбузы распирали клетки, хотели разорвать широкие железные ленты и озорно покатиться во все стороны. Каждую сторожил усач в черных брюках.

– Интересно, почему арбузы прячут в клетки?! – крикнул Женька через плечо.

– Чтобы не сбежали!

– Чтобы не сперли! Вчера возле дома иду – арбузы просто горой навалены, а хачик спит. Я прихватил крайний и свалил.

Я всегда завидовал Женьке, ловко ворующему всякую всячину ради забавы. Бутылки из супермаркета, шмотки из универмага, арбузы из клеток. Я вот не могу ничего украсть, на меня столбняк какой-то находит. Таких, как я, ловят.

– А давай арбуз разобьем? – предложил Женька, притормаживая возле очередной клетки.

– Зачем?

– Красиво!

Не успел я ответить, как он уже спешился и принялся торговаться с усачом. Заполучив десятикилограммовое чудовище, он повесил пакет на руль, и мы медленно покатили в каштановую рощу.

Оказавшись посреди стволов и под сенью крон, Женька вынул арбуз из пакета, бросил велосипед на траву и стал выбирать дерево.

– Давай об это, – предложил я стройный каштан.

Женька отказался.

– Смотри, какой крепкий. – Я потрогал другой шершавый ствол.

Мы ходили среди деревьев, и я то и дело говорил: «Может, вот это?» – а Женька молча отказывался. Он вообще всегда сам принимал решения. И вот, выбрав ничем не отличающееся от других дерево, он разбежался и метнул арбуз что есть мочи. Раздался хруст – брызнула мякоть.

Женька задумчиво поднял кусок покрупнее, откусил, выплюнул косточки: