«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962) - [34]
Не знаю, удастся ли мне вообще познакомиться с Вашей статьей[259] в № 2 «Воздушных путей». Для покупки они слишком дороги, а сумею ли их где раздобыть — не знаю. Между тем тема статьи (как я слышал: о свободе в поэзии?) меня особенно интересует. Мандельштам тоже чрезвычайно меня интересует, я его люблю.
Очень порадовало меня сообщение Н.Н. Берберовой, что летом выходит издаваемый ею сборник стихов Ходасевича на 240 страницах[260]. Думаю, что Вы его почти не знаете, и в свою очередь интересуюсь, какое он произведет на Вас впечатление. О планах издания в очень полном виде Гумилева[261] и Волошина[262], Вы, вероятно, слыхали.
Мы с женой живем по-старому: донимают нас (и постепенно все сильнее) разные наши хронические недуги. Разница только в интенсивности болей, а без них вообще дня не проходит.
Думаю к Рождеству издать новый сборник. Стихов для него, и притом с отбором (с моей точки зрения, конечно), достаточно. Деньги на это дело опять дают заимообразно мои друзья. Но беспокоит меня вопрос распространения книги, чрезвычайно для меня важный, ибо «меценаты» мои — люди весьма слабого достатка, и нужно побыстрее вернуть им долг. Раньше меня в этом отношении всегда выручал Родион Березов, продававший безвозмездно от 100 до 150 экз. каждой книги. На этот раз он забастовал под тем предлогом, что уходит на пенсию и на покой, но дело, конечно, не в этом: ему как убежденному баптисту, а следовательно, и тем кругам, где он распространял мои книги, не подходит мое миропонимание, он уже не раз мне за это выговаривал. Я даже было думал в связи с «исчезновением» Березова вообще отказаться от издания книги, поскольку расплата с кредиторами оказалась под большим сомнением, но, узнав об этом, кое-кто из добрых моих знакомых в USA вызвался мне помочь и по мере сил заменить Березова. Решил поэтому рискнуть.
Посылаю снимок, сделанный с меня знакомым фотографом-любителем этой весной. Волос все меньше, морщин — все больше… Поджидаю к себе летом Ржевских и еще кое-кого.
Как Вы относитесь вот к такому вопросу: Берберова недавно писала мне, что она за последние годы «пережила большой кризис» и теперь «совсем иначе судит о поэзии». Рифмы для нее в новой поэзии «не звучат», а старой она их может «только прощать». «Ради рифм (пишет Б<ерберова>) русская поэзия стала не тем, что обещала быть». «В русской поэзии (продолжает она) есть старая безрифменная традиция, которую почти никто не чувствует. Таких людей, как Семена Боброва (??? — Д. К.) и других прекрасных поэтов XVIII века, не только забыли, но раз навсегда обругали, а между тем какое в них великолепие!» Акмеисты, по мнению Б<ерберовой>, «не состоялись» именно потому, что «в форме были реакционнее символистов. Внутри строки почти ничего не было сработано, все приносилось в жертву рифме, которая стучала себе и стучала, глуша все остальное». «Белые стихи (заканчивает Б<ерберова>) для меня сейчас отрада дней моих суровых». Эти мысли (как пишет Б<ерберова>) будут отчасти в ее статье о задачах критика[263], которая идет в № 64 «Н<ового> ж<урнала>» — что Вы на все это скажете? Мне представляется, что стихи белые и стихи рифмованные могли бы мирно «сосуществовать», и стирать последние с лица земли нет надобности. Душа некоторых стихов может жить только в белых стихах, других — не может в них воплотиться. Я не против белых стихов, но полагаю, что подлинная стихия русской поэзии — рифмованная, хотя бы уже потому, что ни в каком другом языке нет такого богатства рифм и такого пиршества ассонансов. Потому-то белые стихи прививаются хуже всего в русской поэзии, в то время как в других они стали повседневностью. Притом белые стихи в современном их на Западе проявлении лишились не только рифм, но и ритма и тем становятся почти вне поэзии, изменив ритмической магии стиха.
В издающемся в Бразилии эзотерическом журнале «Звоны Китежа» была статья с оценкой моей поэзии именно с этой точки зрения[264], и таким образом внимание впервые было сосредоточено на основной, на мой взгляд, теме моей поэзии. Если интересуетесь — дайте знать, могу прислать в копии на прочтение.
Сердечный привет!
Д. Кленовский
48
2 июля <19>61
Дорогой Владимир Федорович!
Письмо Ваше получил. Сердечное спасибо за доброе намерение помочь в распространении будущей моей книги! Если не подведет Никита, выйдет она, вероятно, сразу же после Рождества. Спасибо и за намерение побудить Гринберга прислать мне № 2 «Возд<ушных> путей». Его, конечно, никто к этому не обязывает, тем более что он заплатил мне (кажется, единственному изо всех авторов) за стихи в № 1.
Статья обо мне из «Звонов Китежа» (и я терпеть не могу китежных названий) придет к Вам вскорости (я уже распорядился на этот счет) оттуда, где она сейчас находится, совершая небольшое турне по Америке. Куда ее направить в дальнейшем — дам Вам знать. Журнал этот сугубо теософский, а потому мне с ним не очень по пути, мне ближе антропософское миропонимание (разница весьма существенная). Уточню, что убежденным антропософия не являюсь, но ряд основных положений этого учения представляется мне наиболее правдоподобным и осмысленным ответом на многие загадки бытия.
1950-е гг. в истории русской эмиграции — это время, когда литература первого поколения уже прошла пик своего расцвета, да и само поколение сходило со сцены. Но одновременно это и время подведения итогов, осмысления предыдущей эпохи. Публикуемые письма — преимущественно об этом.Юрий Константинович Терапиано (1892–1980) — человек «незамеченного поколения» первой волны эмиграции, поэт, критик, мемуарист, принимавший участие практически во всех основных литературных начинаниях эмиграции, от Союза молодых поэтов и писателей в Париже и «Зеленой лампы» до послевоенных «Рифмы» и «Русской мысли».
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70.
Эммануил Райс (1909–1981) — литературовед, литературный критик, поэт, переводчик и эссеист русской эмиграции в Париже. Доктор философии (1972). С 1962 г. Райс преподавал, выступал с лекциями по истории культуры, работал в Национальном центре научных исследований. Последние годы жизни преподавал в Нантеровском отделении Парижского университета.С В.Ф. Марковым Райс переписывался на протяжении четверти века. Их переписка, практически целиком литературная, в деталях раскрывающая малоизученный период эмигрантской литературы, — один из любопытнейших документов послевоенной эмиграции, занятное отражение мнений и взглядов тех лет.Из нее более наглядно, чем из печатных критических отзывов, видно, что именно из советской литературы читали и ценили в эмиграции, И это несмотря на то, что у Райса свой собственный взгляд на все процессы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Георгий Иванов назвал поэму «Гурилевские романсы» «реальной и блестящей удачей» ее автора. Автор, Владимир Федорович Марков (р. 1920), выпускник Ленинградского университета, в 1941 г. ушел добровольцем на фронт, был ранен, оказался в плену. До 1949 г. жил в Германии, затем в США. В 1957-1990 гг. состоял профессором русской литературы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, в котором он живет до сих пор.Марков счастливо сочетает в себе одновременно дар поэта и дар исследователя поэзии. Наибольшую известность получили его работы по истории русского футуризма.
Наталья Алексеевна Решетовская — первая жена Нобелевского лауреата А. И. Солженицына, член Союза писателей России, автор пяти мемуарных книг. Шестая книга писательницы также связана с именем человека, для которого она всю свою жизнь была и самым страстным защитником, и самым непримиримым оппонентом. Но, увы, книге с подзаголовком «Моя прижизненная реабилитация» суждено было предстать перед читателями лишь после смерти ее автора… Книга раскрывает мало кому известные до сих пор факты взаимоотношений автора с Агентством печати «Новости», с выходом в издательстве АПН (1975 г.) ее первой книги и ее шествием по многим зарубежным странам.
«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» — за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот — появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман — автобиографичен.
История всемирной литературы — многотомное издание, подготовленное Институтом мировой литературы им. А. М. Горького и рассматривающее развитие литератур народов мира с эпохи древности до начала XX века. Том V посвящен литературе XVIII в.
Опираясь на идеи структурализма и русской формальной школы, автор анализирует классическую фантастическую литературу от сказок Перро и первых европейских адаптаций «Тысячи и одной ночи» до новелл Гофмана и Эдгара По (не затрагивая т. наз. орудийное чудесное, т. е. научную фантастику) и выводит в итоге сущностную характеристику фантастики как жанра: «…она представляет собой квинтэссенцию всякой литературы, ибо в ней свойственное всей литературе оспаривание границы между реальным и ирреальным происходит совершенно эксплицитно и оказывается в центре внимания».
Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР (Главлит СССР). С выходом в свет настоящего Перечня утрачивает силу «Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в районных, городских, многотиражных газетах, передачах по радио и телевидении» 1977 года.
Эта книга – вторая часть двухтомника, посвященного русской литературе двадцатого века. Каждая глава – страница истории глазами писателей и поэтов, ставших свидетелями главных событий эпохи, в которой им довелось жить и творить. Во второй том вошли лекции о произведениях таких выдающихся личностей, как Пикуль, Булгаков, Шаламов, Искандер, Айтматов, Евтушенко и другие. Дмитрий Быков будто возвращает нас в тот год, в котором была создана та или иная книга. Книга создана по мотивам популярной программы «Сто лекций с Дмитрием Быковым».