Я — математик. Дальнейшая жизнь вундеркинда - [70]

Тем временем, нам представилась возможность по достоинству оценить верность нашего дворецкого. Наступил китайский новый год, и мы дали всем слугам выходной, как сделали бы это дома в рождество. Дворецкий отказался от выходного по причине болезни одного из членов семьи, несмотря на то, что больная находилась в семи милях от нас под надлежащим уходом и он все равно ничего не мог поделать. Я полагаю, что мы ему нравились, но все же подобный поступок был скорее вызван чувством чести и профессионального долга. Он страшно рассердился на горничную за то, что она взяла выходной, чего он так ей и не простил и что дало повод для ссор, которые часто случаются в Китае между дворецкими и горничными.

Среди моих китайских друзей были люди, которые скептически относились к науке в современном смысле. Некоторые из них были христианами, но среди них практически не было верных последователей Дао или Будды. Однако почти всем им была свойственна характерная для буддизма любовь ко всему миру, а не к человечеству в частности. Столь же точно Китай характеризует легкая эпикурейская игра мыслей, которая нашла выражение в довольно необычных и аморфных легендах последователей Дао.

Все добропорядочные китайцы, которых я знал, являлись продолжателями конфуцианских традиций. Это касалось и тех китайцев, которые исповедовали христианскую веру, поскольку в Китае существует религиозная традиция синкретизма и для китайцев приверженность к одной религии не означает отказ от всех остальных. Все китайцы, которые уважают любую религиозную традицию, придерживаются конфуцианской концепции порядочного человека-ученого-государственного деятеля: довольно суровой, но учтивой личности, строгость которой смягчается чувством юмора, целью которой является благополучие общества, а средством ее достижения — достойная образованность.

Существует много путей к злу, но при этом существует и множество источников, способных породить добро. Конфуцианец — очень интересный и привлекательный источник добропорядочной жизни, и большинство чувствительных и умных миссионеров обрели в Китае глубокое понимание конфуцианства, которое они приняли в качестве своей религии. Китай обращает в свою веру тех, кто пришел обратить его в свою.

Даже китайцы, исповедующие христианскую религию и понимающие силу хорошего миссионера, его обширное образование, способность оказать медицинскую помощь и улучшить общество, не считают миссионера священником. Их представления о христианской церкви в Китае связаны с китайской христианской церковью, корни которой уходят в народ, а духовники непременно должны иметь китайское происхождение. Они не приемлют защищенного экстерриториального положения, которым до недавнего времени пользовались миссионеры, и в такой же степени они не приемлют стремление обыкновенного миссионера-священника разговаривать с ними как высший с низшими.

Я считаю Яньчинг одним из прекраснейших памятников движения образованных миссионеров, которые отошли от чисто миссионерских позиций и приняли коренное китайское христианство.

Между многими китайцами и жителями Запада, которые к ним приехали, установились весьма прочные и долгие дружеские отношения. Однако китайцы очень хорошо ощущали, что они должны оставаться хозяевами в своем доме и что передача власти должна произойти без возможного промедления.

Даже те иностранцы, которые любили Китай и хотели ему помочь, боялись, что не существует возможности поднять уровень жизни в Китае до европейских стандартов, не подняв цену жизни за предел той величины, которую может себе позволить разоренная страна. Исследования, проведенные в Бэйпинском объединенном медицинском колледже показали, что скудное и недостаточное питание китайских крестьян, последствия которого проявлялись в узких желудках и паукообразных конечностях рикшей и крестьян, невозможно улучшить на те деньги, которые крестьянин может выделить на пропитание.

Коррупцию и взяточничество, которые казались неотъемлемыми атрибутами жизни Китая, невозможно было устранить никаким государственным устройством, которое можно было применить на практике во времена перехода. Стоило разрушить обычаи, с помощью которых китайцы поддерживали свои семьи и свой клан, ради политической и деловой честности, миллионы людей умерли бы от голода прежде, чем новый порядок занял бы место старого. Поэтому несложно понять, почему китайцы с таким нетерпением искали наикратчайшего пути к модернизации, индустриализации и более высокому уровню жизни, который они могли принести.

Мы все глубже и глубже погружались в жизнь Китая и иногда чувствовали, что нам уже хочется немного разнообразить узкий круг наших знакомых. В начале второго семестра в Китай приехал мой друг профессор Адамар из Парижа. Сначала он устроился недалеко от нас в Старом Южном Компаунде, но потом переехал в город и поселился около или даже в самом дипломатическом квартале. В этом оживленном районе Адамар и его жена чувствовали себя гораздо лучше, чем в нашем поселке. Адамару в то время было уже немало лет, и его пугала лишенная комфорта жизнь в далеком университетском городке. Встреча с ним доставила мне большое удовольствие. У него был неистощимый запас воспоминаний о добрых старых временах французской математики, а у его жены — столь же неистощимый запас анекдотов из жизни знаменитых французских ученых (ребенком она знала Пастера!).