Я люблю Капри - [24]

Его работа и моя будто сговорились, и мы не могли встретиться больше месяца. Чем дольше мы не видели друг друга, тем больше я нервничала, что волшебство может рассеяться. Но как только я начинала свои «а что, если..», Клео неизменно отвечала одно и то же:

— Есть только один способ это проверить. И вот, несмотря на то что в тот момент финансы мои были на нуле (я спустила все свои сбережения на подержанный «фольксваген-поло» за месяц до поездки в Швецию), я потратила 350 фунтов на самолетный билет до Стокгольма.

Я думала, что в худшем случае задохнусь от избытка его любви. Я была неправа.

9

— Buona sera![47] — Марио просиял, когда мы с мамой вошли в зал.

— Buona sera, — отзываемся мы хором, взгромождаясь на обитые бархатом высокие барные стулья.

— Готовы для коктейля? — спрашивает он, просвечивая меня своим рентгеновским взглядом так глубоко, что у меня, кажется, даже печенка смущенно краснеет.

Мы киваем и приготавливаемся наблюдать за работой мастера.

— Свежая клубника! — объявляет Марио, протягивая нам два идеальных образца в форме сердечка. — В Италии мы говорим, что у клубники хороший вкус только тогда, когда ты влюблен…

Мама наклоняется вперед и откусывает от клубничины, которую он подносит к ее губам. Кокотка! Я беру ягоду, которая вьется у моего рта, в руку и съедаю.

— Ну? — спрашивает он, переводя взгляд с меня на маму.

— Чудесно! — восклицает мама.

— Горьковато, — комментирую я. — Но сойдет

— Я сделаю ее для тебя вкусной, — говорит Марио, ссыпая остальную клубнику в бленде р.

Не могу поручиться, что именно он имеет в виду — что добавит сахара или что заставит меня в него влюбиться. Меня охватывает легкая паника от предчувствия, что моего мнения в последнем случае не спросят. Я точно не знаю, как там это все на самом деле происходит между мальчиками и девочками, но уверена, что не откажусь от обета безбрачия, который приняла благодаря Томасу, ради Марио — мой ограниченный опыт подсказывает мне, что влюбляться в официанта-итальянца — это не то. Что-то есть тут от хорошо продуманного мошенничества. Ты начинаешь думать: я на это не попадусь — это слишком очевидно! Но тебя берут измором, смотрят с отлично разыгранной тоской (обычно так смотрят собаки, чтобы заставить тебя отдать им под столом кусочек свиной котлеты), а потом целуют так, будто целиком пытаются залезть к тебе в рот. Если работает профессионал, то он делает что-нибудь такое милое, совпадающее с твоими тайными пристрастиями, так что ты некоторое время не чувствуешь, будто стоишь в бесконечной очереди вместе с остальными дурочками, наоборот — тебе кажется, будто тебя увидели в истинном свете. А в довершение всего эти мастера используют ревность, чтобы заставить тебя поверить, что у вас серьезные отношения, а не курортная интрижка, — так что ты и ахнуть не успеешь…

Я наблюдаю, как Марио осторожно размешивает шампанское в клубничной мякоти, не лопнув и пузырька. Он же не может мне понравиться, правда? Я бы и спрашивать не стала, если бы он не смотрел на меня так. Но, учитывая то, что я ему вроде бы уже понравилась, нужно свериться с показаниями собственного сердца — просто чтобы убедиться, что он ничего не замышляет. Он берет две маленькие квадратные коктейльные салфеточки и кладет их на стойку передо мной и перед мамой под одинаковыми углами. Нет, не может, с облегчением понимаю я. Все эти ритуальные манипуляции с напитками начинают меня раздражать.

— Как это называется? — спрашивает мама, беря, наконец, своей изящной рукой бокал с шипучей розоватой массой.

— Это называется «Ким»? — говорит Марио обыденным тоном.

Мы с мамой переглядываемся с понимающим видом:

— А завтра оно называется «Аманда», а послезавтра — «Изабелла»!

Марио делает наигранно-обиженное лицо.

Мы смеемся и говорим ему:

— Salute! — и синхронно отпиваем.

М-м-м… Благодать. У нас тут же розовеют щеки. Ко второму бокалу мама решила, что мы с ней лучше всех в заведении одеты для «нашего первого вечера». Она уже успела раскритиковать в пух и прах всех присутствующих: слишком вычурно — прямо Кармен Миранда, слишком скучно — прямо Кейт Ад и, слишком много драпировки — прямо Ануска Хемпель. Прежде я никогда не видела, чтобы мама с такой легкостью и удовольствием выпускала на волю свою стервозную половину, это меня рассмешило, и я хохотала, пока живот не заболел. Марио смотрел на нас с легким неодобрением. Когда он предложил нам печенье, мне показалось, он считает, будто нам стоит закусывать. (Печенье он произносит как «пи-че-не», так что мы с мамой опять начинаем хихикать.)

— У вас нет «Ринго»? — спрашиваю я, вспоминая Нино.

— Нет, — хмурится он.

— Но вы ведь о нем слышали?

— Конечно, но оно сладкое, а у меня только соленое. — Он достает жестяную коробку и высыпает на тарелку горку сухого пряного печенья.

— М-м-м, зеленые — со вкусом песто, — говорит мама, отправляя партию зеленых ромбиков в рот. — Я их любила в детстве.

Белые похожи на узелки из хлебного теста и совершенно безвкусные. Мы с мамой одновременно тянемся к последней из зеленых.

— Бери!

— Бери ты!

— Нет, я уже и так съела больше половины.

— Но они же твои любимые!