Я, Лунин… - [2]

— То есть вы хотите сказать, что Лунин ничего об этом не знает? И ваши люди просто так лупили его всю ночь, вместо того чтобы предъявить доказательства?

— Ну почему же «просто так», — Головков вовсе не выглядел смущенным, — мы ведь знаем об этом пакетике. И о его содержимом тоже знаем. Так что, просто так, дорогая Ирина Владимировна, здесь никого, как вы изволили выразиться, не лупят.

— Я все равно вас не понимаю, Михаил Эдуардович. Мне кажется, признание уже можно было давно получить, причем не прибегая к этим вашим методам убеждения.

— Может быть, и можно, — на лице подполковника появилась злая улыбка, — но, может быть, я хочу, чтобы он признался. Сам! Без всяких доказательств. Может быть, я хочу, чтобы он покаялся в том, что сделал. Вот прямо здесь, передо мной, в моем кабинете!

Голос Головкова дрожал от возбуждения. Последние слова он уже выкрикивал, вскочив на ноги и упираясь сжатыми кулаками в черную матовую столешницу. Шестакова почувствовала, как на лицо ей угодили несколько капель слюны, и брезгливо отстранилась.

— Такое ощущение, Михаил Эдуардович, что вы слишком близко к сердцу восприняли это дело. Я ошибаюсь или тут в самом деле что-то личное?

Головков опустил голову и некоторое время стоял молча, разглядывая свои сжатые, побелевшие от напряжения кулаки. Наконец он сполз обратно в кресло и еле слышно, не глядя на Трошину, пробормотал:

— Нет, вы не ошибаетесь. Здесь у меня личный интерес. Очень личный.

Лицо женщины Лунину нравилось. Четко очерченные скулы, тонкий прямой нос, изящные линии бровей. Подбородок, конечно, немного тяжеловат, но он не портит лицо, скорее, придает ему некую уверенность в собственной красоте. И, в довершение ко всему, глаза — огромные зеленые глазища, которые смотрят сейчас прямо на него, а быть может, пытаются заглянуть ему прямо внутрь. Хотя, чего там внутри интересного? Конечно, кроме отбитых почек.

— Как я понимаю, свою вину вы признавать не хотите?

Приятный у нее голос, глубокий, с небольшой хрипотцой. Такая хрипотца бывает, если вчера много пел в караоке, ну или у каждого второго курильщика. Табачком-то от нее попахивает. Значит, курильщица. Когда женщина курит, это, конечно красиво. Сексуально. Целоваться, правда, с такими не очень приятно. Но так ведь это на мой личный вкус, да и потом, вряд ли у нас с ней до поцелуев дойдет.

— Вы меня слышите, Лунин?

— Я не могу признаться в том, чего не совершал. Даже если ваш дуболом забьет меня до смерти.

Как странно слышать свой голос. Что-то он у меня тоже похрипывать начал, хотя вроде из всех развлечений караоке здесь точно не было. Только танцы с бубном, и я в роли бубна.

— Поразительное упорство!

— Это похвала?

— Нет, это констатация факта.

А какие у нее руки. Ухоженные. Ноготочки один к одному. Знать бы, как этот цвет называется, фуксия или коралловый?

— Что? Лунин, вы о чем сейчас?

Похоже, я вслух про ногти спросил. Сейчас наверняка осерчает, позовет этого идиота, который стоит в коридоре под дверью. И все начнется по новой. Интересно, что он на этот раз выберет, голову или почки?

— Какие почки, Лунин? Вы себя как, хорошо чувствуете?

— Нет, не очень, — ну хоть в чем-то можно честно признаться, — когда меня долго бьют, я обычно всегда себя потом не очень хорошо чувствую.

— Знаете, Лунин, могу вас обрадовать, — одна изящная рука с аккуратными нежно-розовыми ноготочками легла поверх другой, столь же изящной, — бить вас больше никто не будет. Я обещаю.

Ну, хоть одна приятная новость за последнее время. А колечко-то обручальное она на левой руке носит. Неужто разведенка? Надеюсь, это я вслух не сказал, а то ведь еще передумает, позовет имбецила.

— Вы очень добры.

— Нет, Лунин, я отнюдь не добра, особенно по отношению к вам. Просто не вижу никакого смысла выбивать признание из человека, когда есть улики, прямо подтверждающие его вину в совершенном преступлении. Что вы так на меня смотрите, не верите?

— Верю, я во все верю. Говорят, был один, из воды вино делал. Почему вы из воздуха улики смастерить не сможете? Вы ведь женщина умная, по ногтям сразу видно.

— Из воздуха, говорите? Нет, Лунин, мне есть что вам предъявить, так сказать, более земного происхождения.

— Предъявляйте скорее, а то у меня сейчас почки от любопытства отвалятся.

Нет, саму драгоценную улику мне не дают. Наверно, боятся, что я ее уничтожу. На стол ложится всего лишь фотография. Точнее, не фотография, обычный лист бумаги, с распечатанным на нем черно-белым изображением. И что тут у них интересного?

— Что, Лунин, интересно? А еще интереснее, что экспертизе удалось обнаружить ваши отпечатки. Они ведь есть в базе, вы знаете. Кроме того, вот в этом месте, — розовый ноготь ткнул в угол фотографии, — была капелька крови, совсем маленькая. Можно даже сказать, след от капли. Но этого вполне достаточно, чтобы установить, что это кровь Мещерской Дарьи Владимировны. Понимаете, Лунин, все сходится. Причем сходится именно на вас.

Вот это удар, ничего не скажешь. Это будет посильнее, чем те удары, которыми всю ночь одаривал меня этот ублюдок Залесский. После такого удара остается только упасть и лежать, не дергаясь.