Я - контрабандист - [41]

Когда мы остались вдвоем, он обратился ко мне с непривычно горестным выражением лица:

– Вы не можете мне помочь?

Я посмотрел на него с недоумением: я? Помочь миллионеру Пете?!

– Один человек, – заговорил магазинщик почти шепотом, печально склонив свою большую голову, – должен мне деньги. Много деньги. Двести шестьдесят тысяч доллар. Он Владивосток. Я давал товар реализация… Человек этот есть мафия, я узнал. Это самый большой мафия Владивосток. Понимаете? Я хочу приехать. У меня есть документы… – и он стал показывать какие-то отксерокопированные бумаги. Вид у него был жалкий. Ясно было, что дело его безнадежно, он и сам, похоже, понимал это и обращался ко мне лишь по свойству человека надеяться на чудо, на неожиданную помощь или хотя бы в поисках сочувствия. Я и мог лишь посочувствовать.

– Вы только никому не говорите, я прошу, – шевельнулись крохотные губки на лунообразном лице.

Я предположительно догадывался, что тем человеком из мафии был Гладков, долгое время, по словам Безбережного, ублажавший доверчивого корейца. (Позднее я узнал, что во Владивостоке оседает таким образом немалое количество денег, и вернуть их магазинщикам часто оказывается не под силу.)

В скором времени начали поступать первые партии груза, и мой новый приятель Володя был совершенно ошеломлен.

– Я с такими масштабами впервые сталкиваюсь, – признался он, смущенно улыбаясь, после того как мы до полуночи таскали мешки с обувью на верхнюю палубу.

В результате наших усилий образовался длинный высокий ряд мешков, притулившихся к сложенным в виде блока коробкам чипсов и печенья. Ожидался контрактный груз, и я надеялся, что им полностью завалят мой товар.

– Не волнуйся, – заверял меня старпом Жбадин, – тут гора получится до самой трубы. Еще и драка за место на палубе будет.

Однако время шло, а палуба оставалась на две трети свободной, и, словно сигнал SOS, ярко сияли на ней мои оранжевые тюки.

ТАЙФУН

В день отхода, ранним утром, я внезапно проснулся, словно от толчка.

Стояла тишина, лишь чуть слышно посапывал на верхней полке Володя. По стеклу иллюминатора сбегали капли воды.

В одних трусах я выскочил наружу. Моросил дождь, змейками струясь по крашеной палубе. Город, море, небо – все было серым, дымчатым. В мгновение ока я взлетел по вертикальной лестнице на пеленгационную палубу. Мои мешки мокли. С брезента, покрывавшего чипсы и печенье, вода сбегала прямо на мой груз. Нижние мешки уже очутились в луже.

Чертыхаясь, я метался по судну, пытаясь отыскать хоть какой-то кусок брезента или полиэтилена. Попадались лишь обрывки, которые я кое-как лепил по верху мешков, большей частью без толку. Вспомнив, что каждая пара кроссовок или тапок упакована в полиэтиленовый пакет, я временно успокоился и, вернувшись в каюту, продрогший и мокрый, принялся заваривать чай. Однако отведать его мне было не суждено. Теплоход вдруг начал мелко дрожать и крениться, так что и Володя пробудился в тревоге и сел, держась за край кровати. Капли дождя уже не сбегали по стеклу иллюминатора, а размазывались по нему тоненькой пленкой. Нарастал гул. Даже здесь, в бухте, в порту, разыгрались такие волны, с такой силой принялись раскачивать и ударять судно о стенку причала, что, казалось, вот-вот расколотят его вдребезги.

Я снова выбежал под дождь. Брезенты, покрывавшие груз на палубах, вздувались зловещими пузырями, которые пучились на глазах и ползли от края к краю. Заряды дождя, словно пущенные из брандспойта, осыпали оголявшиеся ряды картонных коробок. Кусочки полиэтилена, покрывавшие мои мешки, давно улетели за борт. Казалось, от порывов ветра сотрясаются и сооружения порта, и сам город. Лужи делались шероховатыми и размазывались по асфальту пирса, как капли дождя по иллюминатору.

Вдвоем с Володей мы принялись таскать поддоны, сваленные беспорядочной кучей на берегу, надеясь сложить на них мешки, но не успели забросить на борт и десяток, как послышались свисток и окрики. Подкатил на велосипеде полицейский в сером мокром плаще.

– Э-э! – заорал он и энергично замахал рукой от судна к себе, показывая, что поддоны нужно вернуть.

Мы притворились, будто не понимаем.

– Э-э! – прокричал он еще более угрожающе и уехал.

Мы вновь ваялись за дело, но тут опять послышалось знакомое:

– Э-э-э! – но уже как будто с дружелюбными интонациями.

Дергая головой в сторону, полисмен вроде как приглашал меня следовать за ним. Поколебавшись, я внял его призывам.

За синим металлическим ангаром кореец указал мне на кучу сложенных стопками прорезиненных брезентов. Затем вытащил бумажку и на ней нарисовал – «20 $».

Я едва втащил этот тяжеленный пакет на палубу, рассчитывая, что сейчас разом укутаю весь свой пропадающий товар, стал разворачивать и ужаснулся. Все было в дырах, в пятнах мазута и в угольной пыли. На палубу стекала черная жижа. Полицейский, заработав двадцать долларов, больше не показывался.

Положение становилось критическим. В это время на палубу поднялся заспанный, с помятым лицом старпом Жбадин.

– Тайфун, – дыхнул он мне в лицо перегаром и замолчал, считая, видимо, что этим все сказано.

– И что? Что с контрактным грузом?! – прокричал я сквозь гул.