Я из Одессы! Здрасьте! - [7]

— Так бы сразу и сказали, что говорить нельзя.

Микитенко сел и посмотрел на меня, и я моргнул в знак полного согласия с ним. Когда мы вошли в Польшу, Микитенко выучил досконально польский язык и говорил со всеми только по-польски. Начальник обращается к Микитенко, а он отвечает начальнику:

— Цо пан хце? (Что вы хотите?) Микитенко сидел в легковой машине начальника с закрытыми окнами. Начальник стучит по окну.

Микитенко:

— Поцо пан пукае як замкненто? (Почему вы стучите, когда закрыто?) Начальник не понимает, о чём он говорит. Ему это надоело, и он приказал Микитенко говорить с ним только на русском языке, на котором они оба говорят и понимают. Микитенко использовал все свои обширные знания и ответил начальнику:

— Я хочу русский забыть только потому, что на нём разговаривал Ленин. Начальник лишний раз убедился, что он имеет дело с ненормальным человеком, ничего не сказал и ушёл.

Конотоп оказался на какое-то время открытым городом. Советские войска его покинули, а немцы ещё не вошли. Волей судьбы наш ансамбль попал туда в это межвластие. Пустые магазины стояли открытыми. Зато в библиотеках мы набрали много ценных книг.

Но так как наш идеолог комиссар ничего не читал в своей жизни, кроме сберегательной книжки, он распорядился все книги выбросить. Потом подумал и решил все книги сжечь, чтобы они не достались врагу. В открытом поле развели костёр из книг. Микитенко был на высоте. В костре уже горели все классики, как русские, так и иностранные. Он громко вещал:

— Бросьте, пожалуйста, «Манифест коммунистической партии», ловите Энгельса «Антидюринг», пожалуйста, бросьте в огонь товарища Ленина Владимира Ильича. Первый том, второй том. И так далее.

Микитенко доставил нам огромное удовольствие. Микитенко надоела проза, и он начал писать стихи. Я его бред предельно эмоционально читал всему ансамблю. Он был доволен моей трактовкой, все хохотали. Но в моих глазах Микитенко видел доброжелателя и интеллектуального поклонника. Я его вдохновлял и с нетерпением ждал его стихов.

Микитенко ненавидел одного певца и собирался набить ему морду. Но я убедил его, что это не к лицу поэту:

— Вспомни, как Александр Сергеевич Пушкин разделывался со своими недругами? Он писал на них уничтожающие эпиграммы. Так ты что, хуже Пушкина? Иди садись и пиши, а я это всем прочту. Вот так ты ему отомстишь, владея стихом.

В этот же день эпиграмма была закончена, и я, собрав весь ансамбль, прочёл её с большим пафосом.

Большой нос, соловьиный глаз. Поцелуй в жопу — увидишь алмаз. Пошёл на хуй, засранец, мудак, говно в одежде…

Я от себя ещё добавлял разные проклятия в адрес певца.

Эта эпиграмма в моём исполнении пользовалась огромным успехом. С перерывом я её читал всю войну в разных трактовках. Микитенко был признан классиком при жизни, хоть и без памятника.

БОЕВАЯ ЕДИНИЦА

В ансамбле проходили службу солдаты с высшим образованием: артисты и музыканты ведущих киевских театров и ансамблей. Конечно, они были сугубо штатскими людьми и имели весьма отдалённое представление о военной службе. Наш же начальник, подполковник Яновский, напротив, был военным до мозга костей. Когда началась война, он сразу поспешил из нашего ансамбля сделать боевую единицу. Нам выдали пятизарядные винтовки, и мы учились стрелять по цели, выданным гранатам тоже нашлось применение. Мы глушили рыбу.

Расположение нашего ансамбля, ставшего фронтовым ансамблем Юго-западного фронта, начальник превратил в неприступную крепость. Мы дежурили круглые сутки с оружием в руках.

Однажды новенький скрипач, только прибывший к нам после окончания Киевской консерватории, упражнялся на плацу на скрипке, Мимо проходил начальник. Скрипач его окликнул и обратился к нему:

— Товарищ Яновский, я хотел у вас спросить… Начальник, не дав ему договорить, сказал:

— Рядовой Рывкин, наряд вне очереди.

— Что значит вне очереди?

— Будете сегодня чистить клозет, — ответил начальник, — за то, что обратились не по форме.

— Я получил наряд вне очереди, значит была на этот наряд очередь? Так сказать, по блату? А как я должен был к вам обратиться?

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться. Скрипач:

— Так долго? Начальник:

— Что с ним говорить, когда он не военный человек. Эта фраза стала крылатой, и мы её слышали всю войну.

Рывкин нанял какую-то женщину вычистить за деньги клозет. Женщина приступила к своим обязанностям, а скрипач неподалёку упражнялся на скрипке. Когда начальник, проходивший мимо, увидал женщину, он остолбенел.

— Что делает женщина на территории воинской части? Рывкин спокойным смиренным голосом ответил:

— Товарищ подполковник, не волнуйтесь, я её нанял.

— Вы соображаете, рядовой Рывкин, в военное время на территории воинской части посторонний человек!

— Я все понимаю, товарищ подполковник, но можете не волноваться, она все хорошо уберёт. Ведь важно, чтоб было чисто.

И продолжал свои упражнения на скрипке.

Как-то на собрании Рывкин поднял руку и обратился к начальнику:

— Когда мы уже перестанем играть в войну и начнём репетировать нашу концертную программу? Начальник настойчиво готовил нас к войне. Я убеждён, у него была затаённая мысль, что если у нашей армии на фронте ничего не выйдет, наш ансамбль разгромит фашистского зверя. Начальник твердил нам: