Я историю излагаю... Книга стихотворений - [26]

Ругал баланду,

Обсуждал природу,

Хвалил

      далекий, словно звезды,

            тыл.

Когда

   годами делишь котелок

И вытираешь, а не моешь ложку —

Не помнишь про обиды.

Я бы мог.

А вот — не вспомню.

Разве так, немножко.

Не льстить ему,

Не ползать перед ним!

Я — часть его.

Он — больше, а не выше.

Я из него действительно не вышел.

Вошел в него —

И стал ему родным.

Баня

Вы не были в районной бане

В периферийном городке?

Там шайки с профилем кабаньим

И плеск,

      как летом на реке.

Там ордена сдают вахтерам,

Зато приносят в мыльный зал

Рубцы и шрамы — те, которым

Я лично больше б доверял.

Там двое одноруких

         спины

Один другому бодро трут.

Там тело всякого мужчины

Исчеркали

      война

         и труд.

Там по рисунку каждой травмы

Читаю каждый вторник я

Без лести и обмана драмы

Или романы без вранья.

Там на груди своей широкой

Из дальних плаваний

         =матрос

Лиловые татуировки

В наш сухопутный край

         занес.

Там я, волнуясь и ликуя,

Читал,

   забыв о кипятке:

«Мы не оставим мать родную!» —

У партизана на руке.

Там слышен визг и хохот женский

За деревянною стеной.

Там чувство острого блаженства

Переживается в парной.

Там рассуждают о футболе.

Там

   с поднятою головой

Несет портной свои мозоли,

Свои ожоги — горновой.

Там всяческих удобств — немножко

И много всяческой воды.

Там не с довольства, а с картошки

Иным раздуло животы.

Но бедствий и сражений годы

Согнуть и сгорбить не смогли

Ширококостную породу

Сынов моей большой земли.

Вы не были в раю районном,

Что меж кино и стадионом?

В той бане

      парились иль нет?

Там два рубля любой билет.

«Которые историю творят…»

Которые историю творят,

они потом об этом не читают

и подвигом особым не считают,

а просто иногда поговорят.

Которые историю творят,

лишь изредка заглядывают в книги

про времена, про тернии, про сдвиги,

а просто иногда поговорят.

История, как речка через сеть,

прошла сквозь них. А что застряло?

Шрамы.

Свинца немногочисленные граммы.

Рубцы инфарктов и морщинок сечь.

История калится, словно в тигле,

и важно слушает пивной притихший зал:

«Я был. Я видел. (Редко: „Я сказал“.)

Мы это совершили. Мы достигли».

«Инвалиду войны спешить нечего…»

Инвалиду войны спешить нечего.

День да ночь, снова день опять.

Утром вечера ждешь, а вечером —

ждешь, пока захочется спать.

По ночам, притомись от бессонницы,

вспоминает он действия конницы

и пехоты — царицы полей,

и от этого — веселей.

Он под самое утро скатывается

в сны, в которых нет тишины,

а всё катится да раскатывается

грандиозное эхо войны,

изувечившей, искалечившей,

не разжавшей своих клещей,

как вскочившей тогда на плечи —

до сих пор не соскакивающей.

Футбол

Я дважды в жизни посетил футбол

И оба раза ничего не понял:

Все были в красном, белом, голубом,

Все бегали.

      А больше я не помню.

Но в третий раз…

Но, впрочем, в третий раз

Я нацепил гремучие медали,

И ордена, и множество прикрас,

Которые почти за дело дали.

Тяжелый китель на плечах влача,

Лицом являя грустную солидность,

Я занял очередь у врача,

Который подтверждает инвалидность.

А вас комиссовали или нет?

А вы в тех поликлиниках бывали,

Когда бюджет,

Как танк на перевале:

Миг — и по скалам загремел бюджет?

Я не хочу затягивать рассказ

Про эту смесь протеза и протеста,

Про кислый дух бракованного теста,

Из коего повылепили нас.

Сидевший рядом трясся и дрожал.

Вся плоть его переливалась часто,

Как будто киселю он подражал,

Как будто разлетался он на части.

В любом движении этой дрожью связан,

Как крестным знаком верующий черт,

Он был разбит, раздавлен и размазан

Войной, не только сплюснут,

            но — растерт.

— И так всегда?

Во сне и наяву?

— Да. Прыгаю, а все-таки живу!

(Ухмылка молнией кривой блеснула,

Запрыгала, как дождик, на губе.)

— Во сне получше. Ничего себе.

И на футболе. —

Он привстал со стула,

И перестал дрожать,

И подошел

Ко мне

С лицом, застывшим на мгновенье

И свежим, словно после омовения.

(По-видимому, вспомнил про футбол.)

— На стадионе я — перестаю! —

С тех пор футбол я про себя таю.

Я берегу его на черный день.

Когда мне плохо станет в самом деле,

Я выберу трибуну,

Чтобы — тень,

Чтоб в холодке болельщики сидели,

И пусть футбол смиряет дрожь мою!

«Ордена теперь никто не носит…»

Ордена теперь никто не носит.

Планки носят только чудаки.

И они, наверно, скоро бросят,

Сберегая пиджаки.

В самом деле, никакая льгота

Этим тихим людям не дана,

Хоть война была четыре года,

Длинная была война.

Впрочем, это было так давно,

Что как будто не было и выдумано.

Может быть, увидено в кино,

Может быть, в романе вычитано.

Нет, у нас жестокая свобода

Помнить все страдания. До дна.

А война — была.

Четыре года.

Долгая была война.

«Оказывается, война…»

Оказывается, война

не завершается победой.

В ночах вдовы, солдатки бедной,

ночь напролет идет она.

Лишь победитель победил,

а овдовевшая вдовеет

и в ночь ее морозно веет

одна из тысячи могил.

А побежденный побежден,

но отстрадал за пораженья,

восстановил он разрушенья

и вновь — непобежденный он.

Теперь не валко и не шатко

идут вперед его дела.

Солдатская вдова, солдатка

второго мужа не нашла.

«Вот вам село обыкновенное…»

Вот вам село обыкновенное:

Здесь каждая вторая баба

Была жена, супруга верная,

Пока не прибыло из штаба

Письмо, бумажна похоронная,

Что писарь написал вразмашку.