Я и ты - [6]

Я говорил сущую правду, до сих пор искренне жалею, что поддался уговору родственников и пошел в технический вуз, а не в гуманитарный.

– Как, Ирина, принимаем приглашение? – спросил я, когда мы возвращались с пляжа.

У моей новой знакомой не было никаких планов на вечер, и, не раздумывая, она охотно проявила желание заглянуть в дом отдыха Всероссийского театрального общества – когда еще удастся (и удастся ли вообще) побывать в гостях у столичного актерского бомонда.

– Тогда встретимся часов в восемь на том месте, где виноград покупали.

– Мне лучше у часов. А у вас нет желания меня проводить, посмотрите, где я живу? Только… Нас трое в комнате.

Внезапные встречи и море удовольствия на Черном море. Владимира заметили сразу, у входа в артистический пансионат он живо переговаривался с каким-то мужчиной, лицо которого показалось страшно знакомым, но вспомнить ни я, ни Ира не смогли. Володя был в белых модных джинсах (мечта поэта), плотно обтягивающих его фигуру, и небесного цвета батнике с голубыми пуговичками.

– Пришли? Молодцы. Пойдемте, кое-что интересное увидите.

Он проводил нас в бильярдный зал. За одним из столов ловко орудовала кием немолодая уже женщина. Как же блестяще она играла, никто не мог справиться! Шары почти после каждого ее удара залетали в лузу с точностью баскетбольных бросков из-под кольца.

– Знаете, кто это? Дочь Федора Ивановича Шаляпина, Ирина Федоровна.

Навеселились мы действительно вдоволь. Актеры даже в отпуске оставались верными себе. Пали режиссерские оковы тяжкие, полное раскрепощение. Не без винного вливания, конечно, благо крымские вина были на любой вкус, у каждой хозяйки. Заводилой импровизированного капустника выступал тот самый мужчина.

– Не узнаете? – спросил Володя. – Андрей Петров, народный артист из Театра Советской Армии.

Ну да, конечно. На сцене и в кино в серьезных драматических ролях, здесь он раскрылся как яркий рассказчик всяких хохм и анекдотов под не прекращавшийся смех. Я с огромной радостью встречал потом Андрея у себя дома. В любой компании он мгновенно перехватывал инициативу и становился ее душой. Присаживался с гитарой на подоконник и начинал петь «Поручика Голицына». Как жаль, что так рано ушел из жизни…

Площадка дома отдыха показалась тесной, и вся честная компания переместилась на воздух в гости к Мите. Уж не помню, как он появился на горизонте со своей вместительной палаткой. Он разбил ее на ровной поляне близ часов. Пляж, тот самый, вот он рядом, магазин с обилием крымских вин тоже. Вот уж точно в Митиной палатке народ часов не наблюдал. Уединенные парочки, кто во что горазд, никакого режима. Нас-то с Ириной это никак не касалось, мы были «дикарями», а артистическая братия, вопреки строгим требованиям, пренебрегала распорядком и удалялась к себе лишь на прием пищи.

Я наконец отыскал Генку Скитовича и приглашал присоединиться к нам, однако он предпочитал проводить время уединенно со своей будущей женой Галиной. Галя курировала франкоязычные страны в международном управлении союзного Спорткомитета, им, кстати, руководил Дмитрий Прохоров, отец Михаила Прохорова.

Ирина вскоре укатила домой, и больше мы никогда не виделись. Телефон она не оставила. Наверное, в Питере у нее был жених, и продолжение отношений не входило в ее планы. И все-таки, ау, Ирочка, если вдруг попадутся на глаза эти строки, откликнись! Что и говорить: во многих случаях решает нашу судьбу то известное французское изречение – «шерше ля фам». Мою – точно. Не затащи она меня на тот дикий мисхорский пляж под часами, не свиделся бы я с Владимиром Володкиным, в то время ведущим фотокорреспондентом газеты «Правда», что, в конце концов, резко развернуло мою жизнь в иную плоскость.

Тогда редко кому удавалось бывать за границей, а он только что вернулся из Индонезии, перед этим был на Кубе. Он умел красиво рассказать об иной жизни, говорил очень ярко, образно, показывал привезенные с собой фотографии. На одной из них, того не ведая, Владимир запечатлел в боевом одеянии с оружием в руках капитана футбольной сборной страны, который через год погиб во внутренней междоусобице. Галантный, обходительный Володкин талантливо ухаживал за женщинами, они сами тянулись к нему. Мы как-то быстро сошлись, все оставшееся до окончания его отпуска время проводили вместе, чаще всего разговоры по душам проходили в Митиной палатке. Володя уже знал о моем пристрастии к спорту.

– Вернемся в Москву, познакомлю с Борисом Светлановым. Какую-нибудь канитель закатим. Так Боря называет мужские посиделки. Мы с ним земляки, ленинградцы. Фотограф он классный, спорт назубок знает.

Их, питерцев-фотографов, была тогда в Москве целая колония – кто в «Известиях», кто в «Комсомолке», а Светланов работал в «Советском спорте». Я по подписи под газетными снимками, конечно, знал эту фамилию, а теперь вот еще услышал, как он раскрывал любознательному юноше Володкину тайны профессии, фактически Борис Александрович был его наставником.

Обмываем победу Косичкина

В Москве мы далеко не сразу созвонились, каждый растворился в своем деле и по-своему приближал светлое будущее, скорое проживание в коммунизме, обещанное Хрущевым на двадцать втором съезде партии. Каждый раз, когда я шел на работу и обратно, с плаката на «Детском мире» и старом здании МГУ Ленин, протянув руку вперед, напоминал мне, что идем мы верной дорогой и никуда с нее не свернем.