Я и ты - [46]

Затем, внезапно понизив свой зычный бодрый командирский голос, позабыв про свою любимую и часто повторяемую (к месту и не к месту) приговорку о том, кто хозяин в доме, кто глава семьи, он кратко, в телеграфном стиле, весьма дозировано сообщил о случившемся. Если честно, до меня (наверное, как и до многих, кто был причастен к организации соревнований) поначалу с трудом доходил смысл слов и реальность того, что скрывается за понятием – радиация. Такой красивый небесный шатер над головой, цветут каштаны бело-розовыми бутонами, по знакомому висячему мосту через Днепр спешат на песчаные пляжи любители раннего загара. Где она, эта чертова радиация, там витает, где ее следы, запах? Ничего же нет. Словом, никакого страха я не испытывал. Нервная дрожь стала бить потом, когда постепенно начали осознавать масштаб бедствия и его последствия. Спустя годы я почувствовал это и на своем собственном здоровье, когда вскрылись болячки не только от возраста, что вынудило, впервые за пятнадцать лет пенсионерского стажа, прикатить в этот «чернобыльский» санаторий и валяться в ожидании прописанных на утро процедур на матрасе, зашифрованном под кодом «МЦ кор. В-3 эт.» Полтораста километров не расстояние, способное обезопасить от самой масштабной техногенной катастрофы на земле, что говорить тогда о тех, кто оказался в самом пекле, – молодых курсантах-пожарных, вертолетчиках, доблестной милиции и армейских подразделениях. Герои они все, спасибо им.

– А теперь не теряйте даром время, ноги в руки и быстро за кагором, – оторвал нас от мрачных мыслей Вершинин, – магазин за углом, скажите, что с велогонки, назовете пароль… – он назвал пароль, который, к сожалению, я с годами запамятовал.

– Виктор Григорьевич, с какой радости? Да и вообще, мы не пьем вино!

– Не пьете – так будете пить! По стаканчику в день. И не с радости, а так нужно, рекомендация врачей. Их слушать надо, а не брыкаться.

Закончил Вершинин наставление своей любимой присказкой: «Мы – гонщики, не по паркету ездим». Для нас с Рудольфом – ни к селу, ни к городу, но Виктор Григорьевич какой-то смысл всегда в нее вкладывал.

Побросав в холле вещи, рванули по указанному адресу и… опоздали. Продавщица, гарна дивчина с золотистыми волосами, упрятанными под косынку, чуть ли не с порога огорошила: нема кагору, ваши все уже разобрали. Берите водку. Нет, стойте, на водку отдельный список, вас там не бачу. Водка только иностранцам.

Это был единственный раз за всю командировку, когда мы расхохотались. Было не до смеха, когда в зоне старта близ консерватории или, изучая дистанционную запутанную петлю, завязанную в тугой узел на киевских улицах, те, кому полагалось быть осведомленнее, строго по секрету, чтобы не прознали иностранцы, показывали нам прибор с истинными цифрами радиации. Они существенно (чуть ли не в пятьсот раз!) расходились с теми, что выдавал дозиметр для официальных сводок, появление которых сопровождалось заверением по радио высоких должностных лиц: мол, все в порядке, ситуация под жестким контролем. А тем временем семьи властвующей верхушки срочно паковали чемоданы в дальнюю дорогу, оставив остальных киевлян пребывать в радужном первомайском настроении. До сих пор каюсь, что дал слабину и не сообщил об истинном положении своим родственникам, жившим тогда в Киеве. Как-то, возвращаясь с Незвецким в гостиницу, я заметил у булочной на перекрестке улиц Жилянской и Красноармейской свою пожилую тетку, жену родного маминого брата, и… не подошел к ней, испугавшись возможных излишних расспросов. Врать не хотелось, а правду выложить не мог. Но даже если бы они прознали, все равно, уверен, никуда не двинулись бы; однажды, в Великую Отечественную, уже пережили тяжелейшую эвакуацию с потерей маленького сына…

К слову, о возвращении в гостиницу. Это была отдельная песня, точнее ритуал, который, однако, при всей его, как нам казалось, нелепости, требовалось неукоснительно выполнять. Нам строго-настрого наказали: очутившись в своем номере, быстро сбрасывать одежду и – под горячий душ. Десять, двадцать раз выбегаешь по делам на улицу – десять, двадцать раз мойся. Никогда еще в жизни я так часто не пользовался ванной и душем. Если еще продолжить о житье-бытье, то скажу, что нас с Рудольфом Федоровичем тоже «приравняли» к иностранцам и выделяли на брата по одной бутылке водки на два дня. Столько, естественно, мы осилить не могли – работать же надо было, и охотно угощали киевских коллег из республиканского Спорткомитета, которые нам активно помогали.

Не моя сейчас задача развивать трагическую тему аварии на Чернобыльской атомной станции, унесшей жизни многих людей – и работавших там, и спасателей, да и написано об этом предостаточно. Я вспоминаю лишь события вокруг велогонки. Самым разумным было ее отменить на нашей территории, а может, и всю. Но как, когда столько вбухано в организацию, когда на кону престиж не просто отечественного спорта, а всей страны. Столько времени президент союзной и одновременно международной любительской федераций велоспорта Валерий Сергеевич Сысоев и его подопечные добивались, чтобы она завернула к нам хотя бы каким-то боком. Нет, с подобным решением согласиться было нельзя. Старая площадь в Москве (олицетворение ЦК КПСС) внимательно следила за развитием событий. И мы видели, как по мере приближения старта Вершинин и его коллеги уже не ходили, а бегали мрачнее самой черной тучи – никак не набиралось необходимого минимального кворума, а время для подачи заявок катастрофически истекало. Сколько было разослано писем в посольства, национальные федерации с заверениями, что ничего страшного не происходит, сохранность здоровья участникам гарантирована, советская медицина – лучшая в мире, она на страже. Лишь поздним вечером в самый канун старта организаторы перевели дух, когда «на флажке», незадолго до полуночи, в Киев прибыли финны, обеспечившие обязательное количество участников.