Я и ты - [41]

– Раз пятнадцать подтянешься или с десяток раз двухпудовку поднимешь – пойду за тебя.

Перечитал написанное, каюсь – фантазия какая-то злая: не грозит ли иным девчонкам всю жизнь так и проходить в невестах…

Ради справедливости бросим камень и в свой собственный огород. Он, этот огород, спасает лишь в пору дач и грядок, когда лопата, грабли, топор не дают окончательно обмякнуть телу после зимней спячки с любимым чтивом – программой телевидения и прогнозом погоды. Крепкой занозой во многих из нас сидит и природная лень, и обыкновенная инертность. Все ждем, кто бы нас расшевелил, растормошил. Где вы, сегодняшние мои балагуры и заводилы? Эх, сбросить бы годы и сыграть снова в «отмерного», штандер или «слона». И немного же надо: всего-навсего вытравить из себя пессимизм и зарядиться оптимизмом.

…Перед Новым годом оказался в бельгийском Антверпене. Древние узкие улочки, где памятник на памятнике, вывели на ратушную площадь. Каток! Как он втиснулся сюда? Еще больше я удивился, когда услышал, что его каждую зиму заливают. Отчего же мы «Люкс», примету старой доброй Москвы, неотъемлемую частичку столичной истории, не можем возродить? Не удержался, за сущие пустяки взял напрокат новехенькие ботинки с коньками и закружил вместе со всеми. Вернулся в Москву – и под Рождество на Красную площадь.

Уже на своих коньках, и простор вокруг, и Храм Василия Блаженного, Кремль. Дышится совсем иначе, даже пронизывающий ветер с реки не страшен. Родное ведь все, и моя Маросейка рядом, правда, теперь уже не в пятнадцати, а в двадцати минутах хода. Сделайте скидку на возраст.

Велогонка в лучах радиации

Сколько бы лет ни прошло после чернобыльской трагедии, она, наверное, еще очень долго не исчезнет из памяти людской, а возможно, останется в ней навсегда. Эти заметки попробуют вернуть к некоторым событиям той трагической весны 1986 года.

Я вновь уселся за тот же стол под номером 01611613031, где написана вступительная глава к этой книге. Ругаю почем зря любимую жену: какого черта мы торчим в этом душном номере, вон соседи плюнули на все, на эту санаторную похлебку и местное курортное лечение и сейчас наслаждаются прекрасной, говорят, кухней в шикарном ресторане «Украина», веселятся, радуются жизни. А мы, развалившись на кроватях, ждем никому не нужных процедур, будто они избавят меня от заработанного в детстве и так и не вылеченного гайморита, из-за которого пришлось бросить спорт, а Ольгу от болей в позвоночнике – мало ей волейбольных травм, так еще этот перелом, случившийся в ее родной Одессе по дороге на пляж. Мы по Большой Арнаутской ехали в полупустом троллейбусе на Ланжерон, сидеть не хотелось, стояли у задней двери, безмятежно болтали ни о чем, и вдруг какая-то девица вырулила из подворотни на своем «мерсе» прямо перед носом троллейбуса. Водитель резко затормозил, и мы по инерции пролетели по проходу через весь вагон. Я еще добавил, придавил, завалившись на Ольгу сверху. Я отделался ушибами, а она, бедная, на полгода выбыла из строя. Даже сейчас страшно вспоминать эту эпопею, это мучительное возвращение на поезде в Москву (самолетом не разрешили, только лежа на твердой доске), как заносили в купе, как потом с Киевского вокзала перегружали на носилки и перекочевали в Боткинскую больницу.

И вдруг меня осеняет: я же в реабилитационном центре «Медики – Чернобылю» и, возможно, могу считать, что имею некое отдаленное отношение к тому, что случилось 26 апреля 1986 года. Именно отдаленное, километров примерно на 120–150, в общем, на столько, сколько от Киева до Чернобыля. В тот год маршрут весьма известной и популярной велогонки мира (некий социалистический аналог буржуазной «Тур де Франс», сие разделение – жертва коммунистической идеологии), связывающий в разной последовательности столицы ГДР, Польши, Чехии, было вторично решено расширить этапами по нашенским родным дорогам, для чего избрали столицу Украины. Она, в ожидании большого спортивного праздника, готовилась тщательно; именно здесь 6 мая предполагался старт-пролог, затем еще несколько этапов, после чего самолетами гонщиков, судей, всю обслугу вместе со всей объемной поклажей должны были на три недели вернуть в привычное восточноевропейское шоссейное русло и запустить по кольцу Варшава – Берлин – Прага.

Первый опыт подключения к газетам коммунистического толка «Руде право», «Трибуна люду» и «Нойес Дойчланд», главным инициаторам этого веломарафона, нашей «Правды» в качестве соорганизатора датирован годом раньше. Устроители долго и отчаянно сопротивлялись подобному повороту событий, ссылаясь на технические сложности и уровень наших трасс («у вас не трассы, а скорее колючие направления, на один этап угробим шин, как на целый марафон, враз обанкротимся»), но, в конце концов, вынуждены были уступить: ведь гонка-1985 посвящалась 40-летию Победы во Второй мировой войне, и обойти страну, Советский Союз, который ценой огромных потерь внес решающий вклад в разгром фашизма, было просто невозможно.

Сей бесспорный аргумент подкреплялся множеством ярких финишей в разные годы «татарской стрелы» Гайнана Сайдхужина и Александра Аверина, Джамалудина Абдужапарова и Ааво Пиккууса… Сколько тысяч победных километров осталось под колесами их велосипедов! Все, казалось бы, должно надоесть. Но, видимо, не так-то просто утолить живущую внутри жажду борьбы и скорости. Не призы и медали, а желание еще раз испытать себя заставляет, склонившись низко к рулю, снова и снова мчаться в неизведанное, откликаясь на зов романтики трудных дорог. Только романтика эта у гонщиков своя, замешанная на твердом характере и тяжелом труде. Недаром Эрнест Хемингуэй так восхищался этими людьми в седле, чей девиз в словах песни: «Не бойся пота, напор удвой, крути, работай – и финиш твой!» Вот она их романтика.