Я и оборотень - [52]

А когда у дикаря родилась дочь от соперницы, дух Елены решил отомстить. И снова Гордей не отговорил ее. Она выкрала Марусю из дома и пустила через все круги ада, нещадно травя девушку и всячески унижая. И тогда Гордей мало того, что не вмешался, так еще и воспылал страстью к юной красавице. А потом еще и решил поквитаться с ее отцом, будто мало тому было, что по его милости страдает дочь. По мнению Гордея, дикарь заслуживал смерти. И если бы не Калина и их с Марусей любовь, еще не известно, как бы закончилась эта история.

— С Марусей все хорошо, — отозвался Калина, и в голосе его прозвучала нежность. — У тебя родился племянник.

— Как назвали? — от этой новости сердце Гордея защемило, а на глазах выступили слезы. Голос не хотел слушаться, но он заставил себя говорить ровно.

— В честь отца — Савелием, — Калина замолчал, и Гордей не знал, что еще можно сказать. Вернее, он хотел сказать так много, только разве ж словами передать все то, что испытывал в настоящий момент. — Возвращайся, — донеслось до него из трубки.

Даже если бы хотел, не смог этого сделать.

— Передай Марусе… что я прошу у нее прощения… за все. И целуй от меня маленького Савелия.

— Гордей, в клане тебе всегда есть место.

— Я знаю, брат. Но я уезжаю…

— Далеко?

— Далеко.

— Не хочешь рассказать?

— Не сейчас, Калина.

Он не знал, доведется ли ему еще увидеться с братом, как и рассказать тому обо всем, что пережил в последнее время. Но в душе уже разливалось теплое чувство благодарности, за то что брат не таит на него обиды, и от мысли, что все у них там хорошо.

— Гордей… береги себя, — только и сказал Калина после паузы.

— И ты, брат.

Больше он ничего не сказал. Повесил трубку и какое-то время прижимался лбом к таксофону. Одну вещь Гордей понял отчетливо — брат гораздо сильнее его, хоть и всю жизнь он считал иначе. И сила Калины именно в доброте, которой Гордею еще только предстоит научиться.

* * *

Мне кажется, я сошла с ума. Ни о чем больше не могла думать, как о предстоящей поездке. Считала часы до отправления. Видела, какой хмурый и напряженный стал Гордей, но не хотела даже спрашивать, что его тревожит. Я до ужаса боялась, что что-то может пойти не так, и в самый последний момент наша поездка может отмениться. И это станет крахом всему, а чему именно я и сама не знала. Только мысли эти, как я не гнала их, постоянно лезли в голову.

Особенно тяжело было засыпать вечерами. А по ночам мне снилось столько снов, сколько не видела за всю свою жизнь. И во всех них было море. Я точно знала, какое оно, хоть и никогда его не видела. Во сне я купалась в море, ощущая его горько-соленый вкус. А может это были мои слезы, в которых я просыпалась каждое утро. Что заставляло меня плакать, не помнила, но в какой-то момент море исчезало, и место его в моих снах занимала чернота. Что-то в ней происходило, но это не отпечатывалось в памяти. И лишь слезы намекали на то, что ничего хорошего я там не видела.

Но как бы там ни было, я была счастлива в эти последние дни в городе. Счастлива ожиданием перемен и предвкушением новых впечатлений.

Когда Гордей сообщил, что документы наши готовы, я едва не задушила его в объятьях. У меня даже получилось вызвать улыбку на этом суровом лице, что случалось в последнее время очень редко. Чаще он или уходил из дома, или часами просиживал, о чем-то размышляя.

Вот и сегодня, в нашу последнюю ночь здесь, он вернулся поздно, когда я уже была в постели и страдала от бессонницы. Чтоб не волновать его еще и из-за этого, мне пришлось притвориться спящей.

В темноте ночи я рассматривала лицо Гордея. Света, что давали уличные фонари, было достаточно, чтобы видеть очертания. Крепко спящий он мне казался таким спокойным и надежным. Захотелось придвинуться к нему ближе, прижаться всем телом. Пусть он обхватит меня руками, как делает это всегда, и уткнется лицом в шею. Я буду чувствовать его горячее дыхание и точно знать, что он рядом и не бросит меня одну. А потом мы займемся любовью, и снова он доведет меня до сумасшествия своими ласками.

А ведь уже дня три, как у нас ничего не было. Он словно чувствовал мое настроение и не прикасался ко мне. Я же вообще ничего не соображала — превратилась в восторженную дурочку. Зато сейчас, лежа рядом с этим мужчиной, понимала, что во мне растет желание, что еще чуть-чуть и я начну приставать к нему сама. Но я не должна… пусть хоть он выспится.

Не в силах больше лежать и не ворочаться, чтоб не разбудить Гордея, я встала и прокралась на кухню. Там распахнула настежь окно и устроилась на подоконнике, глядя на луну и впитывая в себя тепло летней ночи.

Полнолуние прошло, и ночное светило убывало, но все равно оно нависало над спящими людьми светящимся почти полным диском и мне сейчас внушало неясные опасения. И чем дольше я на него смотрела, тем отчетливее понимала, что картинка меняется. Очертания луны расплывались, и свет от нее расползался во все стороны. Сначала он смотрелся неясными кляксами, но совсем скоро эти кляксы принялись сливаться друг с другом. Вокруг луны проступала картинка, смысл которой пока для меня оставался непонятным. Вспомнились слова бабушки.