Я и мои (бывшие) подруги - [35]

Когда-то больной Чехов писал из Европы, что он нигде не видел женщин, одетых безвкусней. Что-то в этом роде, я дословно не помню. Так вот, на свежий русский взгляд может показаться, что по-прошествие ста лет ничего не изменилось. Но должна вступиться за европеек: у них просто вкус другой, и приоритеты в жизни тоже совсем иные. Эти женщины, на наш евразийский взгляд, несколько проигрывают славянкам, у которых более развито желание и умение подать себя. Конечно, у европеек есть свои несомненные преимущества и качества, которым стоит поучиться.

Красивейшие женщины мира, супер-модели, актрисы — родом из Европы. Но славянки с их более мягкими, округлыми чертами лица, кажутся мне женственней и привлекательней. Хотя, я могу и обольщаться на сей счет…

Вернемся к мулату. Я, неискушенная русская девушка, как-то встретила его случайно в театре мюзикла, в фойе, поздоровалась, улыбнулась. В ответ напряженный взгляд мулата и явно неодобрительный — его спутника. Но и тут до меня еще ничего не дошло. Просветила меня моя спутница, в то время подруга и начальница — единственный раз была в моей жизни такая комбинация — очень красивая и милая женщина из местных. «Он же голубой!» Все проще простого. Человек работает с книгами, то есть он их читает и любит. Много ли мужчин читает? Потом, он танцует. Много ли гетеросексуальных танцует в балете? Он вежлив и мил, понимает женщин и дружит с ними? Какой «нормальный» их так понимает? Осел бы уже сложил одно к одному и получил два. А я все не догадывалась.

Потом меня просветили и по другому поводу. В нашем коллективе книжников из семидесяти человек было несколько одетых по-мужски, не очень женственных женщин. Ну, вы уже сообразили. Да, у нас было четыре лесбийских пары, одна бисексуальная пара и один гомосексуалист-одиночка, тот самый мулат. Восемь дам из лесбийских пар не удивили меня так, как одна бисексуальная.

Представьте картину: худая, средней наружности сорокалетняя женщина в мини-юбке, накрашенная, в бижутерии и при маникюре, редкостном для местных женщин, имеющая мужа и детей-школьников. И двадцатипятилетняя, пышущая молодостью и красотой наполовину русская девушка, безумно влюбленная в эту высохшую таранку! Причем, муж все знал, еще бы, женщины в обеденный перерыв целовались в открытую, сама видела.

Сейчас мне стыдно за свое удивление и даже осуждение, но тогда для меня это было ново и странно. Да и слово «толерантность» я еще тогда не слышала. Годы спустя, у меня даже был голубой приятель. Отличный парень: культурный, сентиментальный, с юмором. Мужчина-подружка, самая лучшая комбинация, надо сказать.

На этом завершу свой экскурс в мир сексуальных меньшинств и вернусь к нашей Ундине.

Как я уже упоминала, ее звали Кристин. Мы продружили за милую душу лет тринадцать. А познакомились на работе. Я тогда трудилась в книжном магазине в центре города. Прекрасная была работа, надо сказать, хотя тогда я так не считала — думала, что в состоянии выполнять более сложную и интересную работу. Как оказалось позже, пять лет, проведенные среди книг и людей, которые их читают, были лучшими в моей трудовой карьере.

Я как раз вернулась из отпуска, а Кристин за время моего отсутствия приняли на работу в наш отдел международной книги. В первый рабочий день во время обеда на кухне я рассказывала об отпуске. Мы, русские коллеги, всегда обедали вместе, обычно шумно и очень весело к явному или скрытому неудовольствию местных коллег.

Кристин сидела одна за своим столом. Как она потом призналась мне, ее поразила моя энергия, веселость и жизнь, которая в тот момент била из меня ключом.

Поразила и притянула, потому что она была прямой противоположностью мне. Хотя и у меня, естественно, случались моменты тихие, печальные и даже депрессивные.

Не всегда из меня бьет жизнь, иногда она замирает. Не подумайте, что я какой-то Ноздрев, которого невозможно выдержать больше пяти минут. Кристин же была тихой практически всегда. Типичный интроверт, хотя и с прекрасным чувством юмора и большим пониманием чувств других людей, даром эмпатии и сочувствия.

Мы нашли друг друга по принципу льда и пламени, то есть, по принципу дополнения, а не подобия. Она умела слушать, и, хотя я тогда говорила на ее родном языке довольно коряво, все равно терпеливо слушала. С моей стороны это было уже не бычье муканье или козье меканье со скотного двора, но еще далеко не свободное владение чужой мовой. Надо сказать, что на восемьдесят процентов своим теперешним знанием языка я обязана ей. Ее речь была речью интеллигентного, начитанного, дружащего с литературой человека. Не зря она потом закончила филологический факультет, проучившись, правда, ни много ни мало, десять лет. От нее я набралась вполне приличного литературного языка.

Мы каждый день виделись на работе, потом она приглашала меня в гости на вечерний чай. Позже, года через два-три, когда мы обе потеряли работу, мы продолжали встречаться у нее пару раз в неделю. Нам было о чем поговорить друг с другом, и мы рассказывали о своей жизни, о прошлом и настоящем, часами беседовали об умном и интересном. Она была в лучшем смысле этого слова любопытным человеком. То есть, ее искренне интересовало то, что я рассказывала. Сама она была человеком совсем другого образа мыслей: куда более толерантным, вдумчивым, милосердным, разумным, чем я.