Я, Хмелевская и труп - [7]

— Как это?

— Этот кретин явился в полночь под балкон Аделы со сворой дружков-индейцев, с гитарой и рупором, который он неизвестно откуда взял. Для начала он долго и нудно кричал в рупор, слава богу, хоть по-испански, о том, что отныне он зовется Мигель и что его любовь к Аделе выше Кордильер и глубже озера Хитуаку.

— Как романтично, — заметила я.

— Куда уж романтичнее, — мрачно усмехнулась Альда. — А потом эта свора безголосых койотов вообразила себя певцами, и они принялись горланить ужасную мексиканскую песню «Гвахалоте», в которой есть слова:

Я хочу оставить свое семя в твоем животе,

Я жду тебя, ты нужна моему телу,

и так далее.

— Интересная постановка вопроса, — задумчиво сказала я. — Занятно, как словесная форма выражения любви отличается в северной и южной культурах. Русский сказал бы: «ты мне нужна», а латиноамериканец говорит: «ты нужна моему телу».

— Ничего интересного, — еще более мрачно закончила Альда. — Адела запустила в него горшком с моим любимым кактусом, хорошо хоть, не убила никого, соседи вызвали милицию, певцы разбежались при ее появлении, а меня на следующий день мучила жуткая головная боль. До сих пор не могу вспоминать об этом без содрогания. Ну и молодежь нынче пошла. Я в их возрасте никогда не позволяла себе подобных выходок.

— А по-моему, это даже весело, — я попыталась утешить преподавательницу. — Зато вам всегда есть о чем порассказать. Вашу жизнь уж точно скучной не назовешь.

— Вам-то легко говорить, — почему-то обиделась Альда. — Голова по утрам не у вас болит. Вот родили бы себе ребенка и наслаждались счастливой жизнью. Тогда я послушаю, какие веселые истории будете рассказывать вы.

— Нет, в этом деле я пас, — решительно замотала головой я. — Боюсь, у меня не хватило бы здоровья отбояриваться от поклонников моих детишек. Даже когда у моей собаки течка, приходится дубину с собой носить, иначе не отобьешься, а ведь с собаками куда легче.

— Вот и я о том же, — мрачно кивнула мексиканка. — Если бы я могла отваживать ее поклонников дубиной, все было бы гораздо проще.

Видя, что она совсем загрустила, я решила переменить тему разговора.

— А у вас случайно не найдется какого-либо детектива на испанском? — спросила я. — Обожаю детективы, а так я еще и в языке попрактиковалась бы.

— Так вам нравятся детективы? — встрепенулась Альда. — Я тоже от них без ума. Собираю все подряд. Кстати, вы читали Хмелев-скую?

— Нет, даже не слышала о ней, — пожала плечами я. — А кто она такая?

— Польская писательница. Пишет иронические детективы. Очень веселые. У меня все ее книги есть, — пояснила мексиканка. — Хотите почитать?

— Хочу! — беспечно ответила я, не подозревая, что этим заранее обрекаю себя на неприятности…

Первой книгой Хмелевской, которую я прочитала, оказалась «Подозреваются все».

— Отличная книга! — сказала я Альде на следующем уроке. — Наконец хоть что-то, не похожее на «крутые» детективы с пьянками и мордобоем.

— Это еще что! Остальные книги еще лучше, — сказала мексиканка с такой гордостью, словно она сама их написала. — У меня есть все!

Любовь к книгам Хмелевской объединила нас, и даже после того, как я перестала брать уроки, мы регулярно встречались, обмениваясь впечатлениями о ее новых детективах.

К своему удивлению, я обнаружила значительное сходство между слегка взбалмошным и непредсказуемым характером польской писательницы и моим собственным. Думаю, именно этим отчасти объяснялась моя страсть к ее книгам. Всегда приятно узнавать в героине себя, хотя на самом деле различий между нами было значительно больше, чем сходства.

Как и пани Иоанну, с детских лет меня изводило желание написать книгу. Со свойственным мне стремлением немедленно воплотить мечту в жизнь, в десять лет я разразилась длинной остросюжетной приключенческой повестью под названием «Приключения Рогдая и Заяцы». И, хотя приключения героев были вымышленны, эти герои действительно существовали. Рогдай был громадным и на редкость тупым эрделем, живущим у моих соседей по этажу, а Заяцы был весьма потрепанным, но любимым игрушечным зайцем. По вечерам я читала новые главы из этого грандиозного произведения соседям, и они дружно утверждали, что в будущем я стану великим писателем.

Эта идея мне понравилась, но не потому, что мне хотелось славы или бешеных гонораров, хотя в этом я ничего плохого тоже не видела. Главным стимулом к писательской деятельности оказалась моя почти патологическая лень. В то время как другие дети страстно стремились повзрослеть, я, наблюдая за унылым существованием взрослых, пришла к вполне логичному выводу, что меня совершенно не привлекает жизнь, в которой сначала надо вставать в семь утра для того, чтобы идти на работу, затем мотаться по магазинам в поисках продуктов, готовить, стирать, мыть посуду, а вечером вяло ссориться с супругом, жалуясь на безмозглое начальство и происки коллег по работе. И тогда я решила, что карьера писателя — именно то, что нужно прирожденной лентяйке — никаких тебе физических усилий, никаких ранних подъемов и общественного транспорта — сиди себе где-нибудь на даче, созерцая цветочки и ожидая, пока на тебя накатит потный вал вдохновения. А для повседневных забот можно и домработницу нанять.