Я хирург. Интересно о медицине от врача, который уехал подальше от мегаполиса - [30]

Хорошо помню дежурство, когда Мансур пообещал нас всех накормить маставой[42]. Это традиционный узбекский суп. От аромата этого блюда просто голова идет кругом. Мы договорились, что, пока мы с Канибеком прикрываем тылы в приемном отделении, у Мансура есть время сбегать на рынок, купить продукты и, собственно, приготовить блюдо. Пациентов в то дежурство было, как всегда, много, но не по нашей ургентной специализации, так, по мелочи: кишечная колика, боли в желудке, геморрой и так далее. Набегавшись в отделении, в предвкушении вкусного и сытного обеда, мы с Канибеком направились в ординаторскую.

— Доктора, шестая палата, пациент, который поступил вчера, его рвало кровью, сейчас он без сознания на полу, — закричала, едва увидев нас, дежурная медсестра, молоденькая девочка только после колледжа, — что мне с ним делать?

— Что делать, что делать, анестезиолога вызывай на консультацию. А я пока гляну, что там.

Если вы когда-то видели желудочное кровотечение, то вы его больше никогда ни с чем не перепутаете. Во-первых, это вид. В медицинской терминологии есть даже специфический термин — рвота по типу «кофейной гущи». Во-вторых, когда заходишь в палату, мгновенно чувствуешь специфический запах, его сложно описать, его нужно один раз услышать.

Пациент был госпитализирован накануне с диагнозом «синдром Мэллори — Вейсса», это достаточно редкая патология, которая характеризуется разрывами слизистой верхних отделов ЖКТ. Пациенту была назначена консервативная терапия гемостатиками, которая, как оказалась, была неэффективна, поэтому во избежание повторных таких инцидентов мы поставили зонд Блэкмора и анестезиолог назначил капельницу. Довольные работой, наконец-то ушли на обед.

Тот, кто хорошо работает, хорошо ест. Кулинарные способности Мансура, безусловно, заслуживают высшей оценки, но на ночных дежурствах еда в миллион раз вкусней, чем дома. Это своя отдельная магия. Даже самый жесткий топчан становится мягкой кроватью, простая еда кажется бесподобным деликатесом, а долгожданный душ — райским наслаждением.

Работа в ургентных условиях как наркотик: она усиливает все эмоции в десятки раз.

После спасения пациента мы думали, что наконец сможем нормально поесть. Ароматы узбекского супа разливались по всему отделению. Но, естественно, как только мы достали тарелки, чтобы пообедать, в ординаторскую ворвалась опять перепуганная медсестра, которая, кажется, уже проклинала тот день, когда решила пойти в медицину:

— Извините, пожалуйста, но, кажется, там остановка…

— Где остановка? Что тебе кажется? — с грохотом кидая тарелку на стол, уже просто взвыл я. — Идем!

Медсестре не показалось, действительно остановка, точнее, уже труп. Зрачки расширены, на свет не реагируют, отсутствует экскурсия грудной клетки…

— Срочно, реаниматолога! Когда ты в последний раз заходила в палату?

— Я… да вот недавно, капельницу меняла…

— Ясно! Чего ты стоишь? Звони в реанимацию, не тормози! — кричал я на без того перепуганную медсестру, делая непрямой массаж сердца. — И позови Мансура Мансурбековича.

Непрямой массаж сердца — не самая простая манипуляция, она требует очень больших физических усилий, а бабушка была немаленькая. Через три минуты с верхнего этажа прибежал реаниматолог, из ординаторской — остальные врачи, и качать мы стали вместе по очереди. Полчаса реанимационных мероприятий не дали положительного результата. Время смерти 15:47.

Эта женщина лежала у нас долго, сначала в общей палате, потом ее перевели в палату интенсивной терапии. Диагноз — рак головки поджелудочной железы; по сути, так и должно было произойти, но никогда не хочется, чтобы произошло именно на твоей смене.

Каждая смерть затрагивает врача, оставляя неприятное чувство опустошенности. Не смог. Не получилось. Не помог.

Даже если с профессиональной точки зрения ты понимаешь, что ты ни в чем не виноват и сделал все, что мог, это чувство беспомощности съедает изнутри.

Когда вернулись в ординаторскую, уже не хотелось ни есть, ни пить. Мансур ушел писать посмертный эпикриз, Канибек убежал по вызову в приемное, а я с анестезиологом ушел курить. Вообще, сам я не курю. Всю жизнь занимаюсь спортом, почти не пью, веду максимально здоровый образ жизни, но с такой работой как тут не закурить.

Мы вышли на внутреннее крыльцо, и лицо сразу же обдало суровым новосибирским морозом.

— Дружище, дай сигарету…

— Ты чего? Ты же не куришь, — не без удивления в голосе ответил мне товарищ, протягивая сигарету.

— Да, не курю, но эта смерть выбила меня из колеи. Ненавижу, почему на моем дежурстве…

Нет, это не была первая смерть в моей практике. Мы, хирурги, постоянно сражаемся с этой злой старухой в черном балахоне, но к этому невозможно привыкнуть.

— Успокойся, мы ничего не могли сделать, там же онкология, просто пришло ее время.

— Да знаю я, но от этого не легче. Ладно, посидишь с нами, перекусим, поболтаем? Надеюсь, что додежурим без происшествий.

— Ой, не накличь.

Бывают такие дежурства, после которых единственное желание — это лечь и не двигаться. Однажды выпала смена, на которой мы с Мансуром прооперировали пять неотложных пациентов. Мы зашли в операционную в 10 утра, а вышли в 11 вечера. Оперировали в четыре руки, успевая только менять перчатки, не выходя из операционной.