Я — Господь Бог - [56]

Кое-кто, однако, не дал себя обмануть. И в первую очередь — миссис Карраро. Среди смеха, шуток и веселых разговоров за столом что-то почувствовали и двое ребят. Кэти Гранде, семнадцатилетняя девушка со смешным веснушчатым носиком, и Хьюго Сейл, еще один гость «Радости», внимательно наблюдавший за всем вокруг. Они то и дело вопросительно посматривали на него, словно недоумевая про себя, куда делся хорошо знакомый им отец Маккин.

После обеда, когда почти все вышли в сад порадоваться прекрасному солнечному дню, появились Вивьен и Санденс. Даже если девушка и огорчилась из-за отмены концерта, она и виду не подала, казалась спокойной и довольной, что вернулась в «Радость».

Она и ее молодая тетушка теперь выглядели гораздо более близкими людьми, чем в тот день, когда Вивьен приехала за ней. Натянутость, которая ощущалась между ними прежде, похоже, развеялась. Но самое главное — их отношения приобрели теперь совсем другой характер.

Это впечатление подтвердилось, когда Вивьен, с трудом сдерживая восторг, рассказала Маккину о том, что произошло, о новом повороте в отношениях с племянницей, о доверии и единении, к которым они так долго стремились и которые наконец сложились.

Теперь, ярким солнечным днем, он понял, сколь мало порадовался вчера за нее. Он не мог тогда не завести с ней разговор о трагедии на Десятой улице и последствиях, назойливо расспрашивая, есть ли у полиции какой-нибудь след, зацепка, какое-нибудь предположение относительно того, кто мог совершить это массовое кровопролитие.

Он с трудом подавлял в себе искушение отвести ее куда-нибудь в сторону и рассказать о разговоре в исповедальне, передать полученную информацию.

Теперь он понимал, что услышал от нее именно те ответы, какие только и мог получить в этой ситуации, когда все еще было впереди и любые сведения, какими располагала Вивьен как сотрудник полиции, являлись секретными в связи с ведущимся расследованием.

У каждого имелись свои исповедальные тайны. И каждый должен был нести груз ответственности, которую взял на себя, давая свой обет. Светский или религиозный, любой.

Ego sum Alpha et Omega…

Преподобный Маккин посмотрел из окна на зелено-голубую весеннюю панораму, которая обычно так радовала его, а теперь казалась едва ли не враждебной, словно вернулась зима — не в действительности, конечно, а лишь в его глазах.

Встав с постели как сомнамбула, он принял душ, оделся и помолился с каким-то новым пылом. Потом прошелся по комнате, с трудом узнавая окружающие предметы. Простые знакомые вещи, которыми он пользовался каждый день и которые, хоть и доставляли порой мелкие хлопоты в повседневной жизни, сейчас смотрели на него словно из какого-то другого, счастливого и навсегда утраченного времени.

В дверь постучали.

— Да?

— Майкл, это я, Джон.

— Входи.

Маккин ожидал его. Обычно по понедельникам он всегда начинал утро с совещания, на котором обсуждалась программа работы на неделю. Это бывал трудный, но и приятный момент, когда приходилось сражаться с превратностями судьбы для решения общей задачи, какую ставила перед собой небольшая община «Радость».

Между тем человек, которого он считал своей правой рукой, вошел сейчас с таким видом, будто предпочел бы находиться где-нибудь совсем в другом месте и в другом времени.

— Извини, что беспокою, но есть дело, которое непременно нужно обсудить с тобой.

— Никакого беспокойства. Что случилось?

Джон счел необходимым предварить ответ некоторым пояснением, учитывая их доверительные отношения и взаимное уважение:

— Майкл, не знаю, что с тобой случилось, но уверен, скажешь, когда сочтешь нужным. И мне очень неловко беспокоить тебя сейчас.

В который раз уже преподобный Маккин оценил необычайную деликатность Джона Кортигена и порадовался, как ему повезло, что такой человек входит в руководство «Радости».

— Не обращай внимания, Джон. Ничего особенного. Скоро пройдет, поверь мне. Скажи лучше, в чем дело.

— У нас проблемы.

У «Радости» всегда хватало самых разных трудностей. С ребятами, с деньгами, с некоторыми сотрудниками, с искушениями окружающего мира. Но, судя по лицу Джона, похоже, появились какие-то новые и особенно важные проблемы.

— Я говорил с Розарией сегодня утром.

Розария Карневале — прихожанка церкви святого Бенедикта, итальянка, жившая в Кантри-клаб, — руководила филиалом банка М&Т на Манхэттене, который вел финансовые дела общины и управлял наследством, оставленным адвокатом Барри Ловито.

— Что она сказала?

Джон неохотно доложил:

— Сказала, что сделала сальто-мортале, пока шел судебный процесс, чтобы нам перечисляли предусмотренные уставом месячные поступления. Но сейчас по иску предполагаемых наследников адвоката она получила новое предписание. Выплаты приостановлены до решения суда и урегулирования существующего разногласия.

Это означало, что до тех пор, пока судья не вынесет решения, «Радость» лишается основного источника финансирования. У них останется лишь незначительная государственная субсидия, и для обеспечения своих немалых нужд отныне придется полагаться только на собственные силы и случайную поддержку добрых людей.

Маккин снова задумчиво посмотрел в окно и промолчал. Когда же заговорил, Джон Кортиген услышал в его голосе уныние.